Журнал Игоря Молякова

43

40

Смотреть на землю, думать о земле:

Луч взора остр, в нем мысль горит, как жало,

Морозцем схвачена, готовая к зиме,

Она черна, в ней жизни стало мало.

Трава увяла мерзлая, под ней

Уже не скрыть поверхности кургузой.

Взорвется пылью мелкой суховей,

Клубясь, увязнет с серою обузой.

Унылый край, безмолвная вода

Густеет в ямах, льдом одета тонким

И, кажется - так выглядит беда,

Остекленев, как мертвая девчонка.

Планета жжет свои останки и летит

В холодном космосе, бесславно догнивая.

К чему ее Вселенная хранит,

Как мяч по полю мёртвому, катая.

Возможно ли заметить летний след?

Пусть будет он, как легкое дыхание!

Зеленый лист, цветка не скисший цвет

С теплом ушедшим скрасит расставанье.

Приятно быть нетрезвым без вина,

Без повода задорно веселиться.

Вот только есть тяжелая она

Почти весь год продрогшая землица.

В нее вглядишься, думая о том,

Ну, как оно, в могильной мрачной яме?

Свезет вам, коли пялитесь вдвоем –

Сердечный друг плеснет братухе Ване.

Присев на холмик низкий и сырой,

Под ноги тыча взорами пустыми,

До вас дойдет, что с этой вот дырой

Вам вечно быть глухими и немыми.

3 октября 2025 года. Качественно ли коммерческая организация «ПМК – 8» проводит капитальный ремонт здания, в котором будет располагаться медицинское учреждение, связанное с бедствиями и катастрофами?

Быстрота мысли. Заполошность действий. Начал с игр в детстве и, насытившись с годами страшным опытом, к жизни, смерти относился цинично. Не забивал головы метафизикой. Стремился к практическому знанию. Как Роберт Рождественский писал в одном стихотворении: «Не успеваю жить». К краткости существования кто-то относится с унынием. Неизбежность смерти некоторых бесит до самоубийства. Мальчику Пете смерть неоднократно смотрела в лицо. Приступы болезни (с юности, временами, тело его сотрясала дрожь, лицо искажалось гримасами, ярость овладевала. Глаза вылезали из орбит). Петр Алексеевич научился презирать смерть. Краткость жизни компенсировал насыщением дел и забот. Император отдыхать не умел. Дикие попойки использовал для получения информации. Водку хлестал немерено, однако под столом в беспамятстве не валялся. Ждал – вот адмирал Апраксин, мужик крепкий, напьется до горьких слез. Сквозь рыдания попросит царя отрубить ему башку. Мол, незачем жить – сирота, ни отца, ни матери. Остальные каялись в воровстве, в грехах, уже не держась на ногах. Самый крепкий – Александр Меньшиков. Стремился друга Петю перепить. Ни разу не получилось. Когда Алексашка валился без чувств – это знак, попойка удалась.

Москва, 30 ноября 2024 года. Новый пристрой старого здания Третьяковской галереи. Сергей Иванов, «В дороге. Смерть переселенца».

32

4 июля 2025 года. Несколько слов о том, каким транспортом будет эвакуироваться население в случае катастроф, непредвиденных обстоятельств.

«Падает самолет, - говорю я, - катастрофы разные. Аппарат сгорает. Лишь мелкие остатки раскиданы. Или разломился на две половинки, грохнулся. Нехорошо сравнивать, но кладбище в Ленинграде, как рухнувший, почти целый, авиалайнер. Сгорают костром – и нет ничего, лишь память. Где упокоились пятеро повешенных декабристов? Где могилка поэта Гумилева? А революционер Нечаев? А где закопали Гришу Распутина? Останки императора Николая Второго, что Ельцин приказал снести в Петропавловскую крепость? Оформлением питерского духа покойников, скрывшихся неведомо где, является «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева. Конечно, Андрей Белый, с его «Петербургом». Московские кладбища – падающее воздушное судно, разлетевшееся на множество кусочков. Раскиданы по большой территории: руки, сумки, кишки, чемоданы, элероны, лопатки от двигателей, головы, обгорелые кресла, обшивка. Все на виду. Собрать бы! Один раз в жизни поставил зажженную лампадку на могиле Анны Андреевны Ахматовой, в память не только о поэте, запредельно гордой и несчастной женщине, но и особо вливающемуся в сердце кладбищенскому ощущению – сдержанность, достоинство, талант. Комарово – источник мистерий, что творю сам для себя. Хейфец – любимый режиссер. Это в Комарово. Актриса, которую он обессмертил в «Даме с собачкой», Ия Савина, покоится здесь, на Новодевичьем. Чистые дорожки, рядом – Тихонов, Евстигнеев, Гурченко, Касаткина с Колосовым Уланова, Моисеев, легендарные старцы из МХАТа, Никулин. А вот Иосиф Хейфец, Володин, Кошеверова, Сережа Курехин нашли последнее пристанище среди густых елей, на берегу Финского залива. Хотел поставить свечку в память Сережи, да не было ее под рукой. Суетливых офисов с сопутствующими товарами в Комарово нет. Ему бы поставил. Иногда кажется: разбери мое внутреннее хозяйство «по винтикам» - девяносто процентов деталек окажутся такими же, что и Сережины. Неуловимый был тип. А я «поимел» его в себе. Такой же «ускользающий», «улетающий Монахов» Битова. Про таких, как я, отмечают: «Не пришей кобыле хвост». До сих пор чувствую вину – не помянул Курехина. А вот ты на чью могилу свечу поставил бы, а, П.?» - «Я бы Сталину. Но нет его тут. Больше никому», - таков был ответ. «Могилу Ельцина, Игорь Юрьевич, покажите. Обещали», - просит О. «Говорю, месиво обломков, рухнувших истребителей эпох. Покажу! Но сначала на могилу к Аллилуевой, жене, застрелившейся из «Вальтера», сходим».

Вдоль задрапированной строительной сеткой стены спускаемся к Москва-реке. Кладбище при Новодевичьей обители лепится к ее высокой стене, соединяющей Напрудную и Никольскую башни. Само же ограничено невысокой кирпичной оградой. Та часть погоста, что у монастырской стены, - старая. Захоронения, еще позапрошлого века, не слишком прибраны: длинные травы кое-где полегли, подобно светло-коричневому покрову. Остатки прошлых жизней и эпох. Могилки дворян и купцов соседствуют с погребениями самых первых большевиков, военных летчиков, разбившихся при испытании первых самолетов, шаров, поднимавшихся в стратосферу. Тесно. По узеньким тропкам нужно идти аккуратно: можно наступить на надгробную плиту, зацепиться штаниной за решетку, ограничивающую территорию усопшего. Старая часть отделена от новой стенкой, изъеденной нишами для сожженных в печи колумбария. В новой части беспокойство великой страны: ранжир Героев социалистического труда, академиков, министров «подмочен» известными писателями, артистами, деятелями. Деревья колышутся под ветром, налетающим с реки. За ними вспухают полукружьями спортивные сооружения Московской Олимпиады. Охватывает странное чувство присутствия на загробных торжествах. Свинцовая мантия воды, кружащиеся листья, поспешающие, в некотором возбуждении, посетители. То есть, мы. В аллеях пусто. П. желт, О. в черном, я, прихрамывающий, подобно старичку, подтягиваюсь за «начальством». Сообщаю о странном интересе к кладбищам. «Верно, – почти кричит в ответ П., чтобы я услышал из-за шума листьев, - сам волнуюсь. Они мертвы. А я вот бегаю. Добегаюсь. Ждут ли меня там, за гробом?» О.: «Мне тоже тревожно, неспокойно. Все думаю про тех, что в земле, а действительно ли душа уходит в рай? Ад – еще глубже земли. Успокоение – не совсем покой. Мертвецам между адом и раем нельзя расслабляться. Рухнешь в адский пламень, хотя заслужил рая. Вот и беспокоюсь». П., не останавливаясь, бросает в сторону О.: «Ну ты и фантазерка, мертвые – беспокоятся. Кто бы обо мне побеспокоился. Живой же все-таки». Снова О.: «А я что, о тебе не беспокоюсь? Ну ты даешь! Если бы не я, ходил бы оборванцем. Ты же у меня вон какой модный».