Спрашиваю у вожатого: «Не жестоко? Здоровые с больными? В моем детстве такого не было». Вожатый агрессивен, начинает на повышенных тонах, мол, жестокие не дети, а я с нетактичными вопросами, новые методики лечения, общение, социализация, инвалиды - такие же люди: «Ладно, ладно, не кипятитесь, - успокаиваю социального новатора, - вы правы. Косая девочка с перебитыми ножками - такая же, как ясноглазая стройнушка». - «Так ты еще и издеваешься!» - кричит провожатый (дети, между тем, ушли далеко вниз). - «Еще раз говорю, успокойтесь, - пытаюсь примириться, - только на «ты» мы с вами не переходили». Вожатый шипит в отместку, убегает к детям.
И. собиралась вступить в атаку. Не успела. Роняет: «Дети больные и вожатый ненормальный. Взрывоопасная смесь». - «Сделал вид, что согласился, - продолжаю разговор, - но, хоть это нехорошо, заставить себя верить, что инвалид с младенчества - такой же, как нормальный ребенок, не могу. Стесняюсь их. Стараюсь обойти стороной. Но не обхожу. Стремлюсь принять участие в судьбе человека, как только можно. Но покалеченный чувствует хитрость, простить не может, от обиды выпячивает беду напоказ. Некоторые убогость превращают в средство гордости, а то и заработка. Здоровые же, зная про зоркость убогих, зачем-то намеренно, преувеличенно лезут с помощью и сочувствием. Частенько все переходит в садизм. Тут - как со смертью. Она - безусловна. Если ты даун - этого также не отменить. Только даун дает понять - я неисправим, но я жив и заявляю кое-какие права. Сила инвалида в том, что заявленное им право на что-либо подкреплено безусловностью, равной смерти. Не уродства боимся, а бессмыслицы жестокой судьбы, изуродовавшей человека. Завтра это может случиться со мной. Не столько реабилитация убогого, сколько страх перед слепой судьбой. Мол, добрый я: за безногими, с переломанными позвоночниками ухаживаю. Так пощади же меня, кровожадная случайность!»
Автобус ходит часто. На бордюре, кроме нас, - дедушка и парочка молодых (он и она). Он и она тяжелы с похмелья. Тяжко им в духоте! Дедушка (еще и не совсем старец, а пожилой бодрячок) вкрадчиво уговаривает мутноглазого парнишку: «Зачем тебе Донбасс? У тебя - девушка. Видишь - плохо ей, а ты - Донбасс. Убьют, ей что делать?» Оживляется отравленная алкоголем девица: «Не, не, не… Не пущу». - «Ты? Не пустишь? Бл…! Вот сейчас же, в Ялте, сажусь на Харьковский автобус. Ну! Хочешь? Ведь у меня… Да я тебя…!» - «Тихо, тихо, сынок, - шелестит дядька, - заберут. Строго с этим стало. Разбираться не станут». - «Какой я тебе сынок, кто ты?» - будто очнувшись, вопрошает парень. Вдруг резко встает: «Да пошли вы на х…!» Идет по самому солнечному пеклу, с пьяной решительностью, вверх, на федеральную трассу. Девчонка порывается догнать. Старик: «Сиди, дочка. Вернется. Никуда не денется!» Подъезжает желтый «Богдан» (в Крыму не осталось микроавтобусов). В салоне - плотные занавески. Их раздувает ветер из окон. Водитель - тощий, в толстых очках. Черная бейсболка на голове. На лобовом стекле - вымпел команды «Таврия». Голова шофера неспокойна. Нос длинный. Кажется, что человек хочет везде его засунуть и принюхаться.
