Женщина, одетая так, как нравится мне, усиливает наслаждение от прекрасного. Эрмитаж - юбочка ниже колена. Лувр - прическа-каре. Музеи Ватикана - высокая, заметная грудь. Идешь в Версале, по аллее, а рядом с тобой сноп весом в «тонну». Душа ликует, а рядом вот это - противотанковое препятствие. Допустим, решил прошвырнуться по Летнему саду. Все - коту под хвост. В соседках, упираясь башкой в небеса, торчит оглобля - 45 размер, нулевой объем, веснушчатая, волосы ниже поясницы, прямые, соломенные. Тут не Летний сад, а Сибирский тракт в ноябре.
И. соответствовала приятным параметрам, усиливала эффект удовольствия от Пушкинского парка. Вот витая беседка, что видел вчера. В присутствии приятной женщины бросились в глаза удивительные фигуры, выстриженные из кустарника садовниками. Восклицал от неожиданного восторга. Все, что способно в душе развернуться - открылось. Слышен неистовый прибой. Сияет солнце. Но, как удивительно поют птицы! Моя спутница в полосатом платьице - драгоценная брошь на величественном полотне прекрасного, облагороженной природы: «Гляди! - громко, будто ребенок в магазине игрушек, восклицаю - ведь вокруг никого. - Сова! А вот ее птенцы. Видишь? Вот спираль. По ней скатываются шары. Как можно из листьев вырезать такие ровные шарики! Вот лебедь распахнул крылья. Вокруг плавные волны. Вся лужайка покрыта огромными волнами».
И. блаженно молчит. Воплям отвечает коротко: «Да, да, красота невиданная!» Под диковинными деревьями - таблички: «Айва грушевидная», - провозглашаю торжественно. И, словно мажордом, восклицаю: «Кушать подано!» - Японская айва». - «Смотри, Игорь, какие чудесные розы - белые, желтые, красные. Как много! У нас, дома, небо серое, глина, овраги. Таких роз не увидишь».
В Гурзуфе все чересчур. Не только прелесть. В «Пушкинском» - кошки. Они что-то делят. Щебет птиц прерывают пронзительные вопли. Обычно они пугают воем, похожим на плач младенца. Тут - длящийся в тональности полной истерики - визг. Накал воя перешел в разряд грохота волн. Твари окрысились друг на друга за художественно подстриженными кустами. Зелень очень плотная, не пролезть, а разогнать мерзавок надо. Кинул бы палкой, да чистота идеальная. Даже шишек в траве не валяется. Прыгаю, рву зеленые шишки с дерева, ощетинившегося мягкими иглами. Добытое передаю жене. Она швыряет в кусты, на звук. Громко шипит: «Пошли вон, мерзавки!» Вой достигает немыслимых высот, обрывается нервно, так, будто чья-то смерть наступила от мгновенного удара. Шелестя, подняв хвосты трубой, выскакивают на дорожку две маленькие кошечки, уносятся прочь: «Весь кайф сломали, сволочи. Думал, здоровые животные, а на самом деле - тьфу!» - досадую я.
Возбужденные, поднимаемся по дорожке к дому Пушкина. Говорю: «А чего ты шипела? Надо громко пугать, кошки бы и выскочили». И.: «Ногами, что ли, топать, кулаками размахивать? Интересно, какими звуками разгонять дерущихся кошек? И вообще, в музей пойду завтра. В море купаться нельзя. Время бассейна подходит. Идем?» Представил болтающиеся в хлорной воде человеческие останки. Противно. Говорю: «Иди. В бассейн вообще ходить не буду. Выше моих сил. Пойду к Александру Сергеевичу».