Природа, с высоты неба и гор, из далекого Космоса, удивленно смотрит на затеи лилипутов. Пока не прихлопнула «улучшателей» своего внешнего вида. Человек вряд долго продержится на земле. Аквариумы, океанариумы, обзорные дорожки в пещерах, заповедники - все производно от первой делянки пшеницы или риса. «Ноги растут» от первого огорода с капустой. Прирученные волки, одомашненные лошади - несут печать корыстного интереса. Красота - порождение тщеславия.
В ресторанчике, где торгуют рыбой (И. не удержалась, купила пучок соленых морских бычков) - солидный аквариум, вмурованный в стенку. Плавает форель средь кислородных пузырьков. Звучат грузинские песни в исполнении Тамары Гвердцители. Человек с акцентом бойко предлагает жареную рыбу, выловленную из аквариума (ее там мечется много). Рыбины жирные, отсвечивают серебром: «Выбирай, уважаемый, какую хочешь. Через полчаса будет готово. И вино, и рыба есть, девушку угостишь», - ласково уговаривает южанин.
Столики под белыми скатертями в ресторанчике пусты. Грустно смотрю на мою «престарелую» девушку. Жена смотрит на меня с озорной усмешкой (ну, что - раскошелимся!). В руках - бычки. Одну рыбку она уже доедает. Форелька (несмотря на глубокую приязнь к «девушке») дороговата будет: «А хочешь, - обращаюсь к ироничной И., - вместо глупой форели каждый день бычков покупать буду? Дешевле выйдет. Удовольствия - больше. И - релаксация под успокаивающую музыку с утра. Жареная рыба - канцерогенов-то сколько!» - «Так и знала, пожадничаешь, - опытным тоном заявила И., - пойдем, не позорься».
Идем вдоль синих перил. Вход на пляж санатория метрах в пятистах от нижнего входа на территорию. Лестница с набережной - к серой, мелкой гальке. Вверху - белый домик из пластика. Медсестра говорит: «Шторм. Закрыто, - хотя проверяет наши санаторные книжки. - Приходите под вечер. Может, уляжется». На берегу, свободном от отдыхающих, пронзительно белеют шезлонги. Спрашиваем о цене. Медсестра: «Шезлонги для клиентов санатория - бесплатно». Лежаки прислонены к серой стенке набережной. Море, словно взбесилось. Ветра нет, но волны, высотой метра в 2-3, зарождаются далеко. Кто-то прошелся по синей глади гребенкой, взлохматил белые барашки.
Мощь валов осязаема возле скал. Адалары в белом обрамлении, словно в огромных плиссированных воротниках. Грохот серо-зеленых валов, обрушивающихся на прибрежную гальку, так силен, что трудно разобрать, что говорят рядом стоящие. Грязный цвет взбаламученной воды простирается метров на двести от берега. Дальше вода светлеет: светло-зеленый отлив воды будто пронизан солнечными лучами. А в километре и дальше цвет превращается в темно-синий, и, насколько высоки волны, разобрать трудно.
Валы рушатся на берег, но гасятся бесчисленной мелочью камушков. Галька шипит неутомимо, зло. В борьбе с морем - вспотела, блестит на распахивающем все секреты солнце. Волны из толстых, лохматых «жгутов» расплетаются в богатое кружево. Когда льют на сковородку жидкое тесто, и оно растекается, пузырясь, то очень похоже, как кто-то растягивает воду прибоя в тонкую пленку. «Вася! - кричит медсестра. - Убери шезлонги. Вчера, в «Пушкинском», три штуки волнами унесло».
