Идем вдоль берега. Полуголые женщины, и вопросы приличия обретают актуальность: «А-п-чхи-и» снова самовыражаюсь я. Редкие прохожие оглядываются.
Стыд - элемент культуры. Культура не дается от рождения. Много трудов стоит ее обретение. Глубокое удовлетворение обретаем, постоянно ею напитываясь. Ее легко утратить. Но чуть-чуть съехать «с горочки» приятно. Громогласно чихать - моя детскость.
Набережная бесстыдна. Нет густого покрова толпы. Белые плиты бульвара у синих перил, со стороны моря, а со стороны гор - густые кусты акаций. Люди, словно рассыпанные пуговицы - катятся и к нам с И., и от нас. В зарослях акации - белые, блестящие скульптуры. На фоне гор мрамор сверкает. Вот Геракл. Ни головы, ни рук. Могучая грудь, а вместо пениса маленький бугорок. Современная стилизация. Такая же толстая Венера с едва помеченными женскими прелестями - почти колода. Тонкая девушка с овалом вместо лица. Овал запрокинут в небо на неестественно тонкой шее. Платье без рукавов. Руки-плети подсунуты под гладкие ляжки.
Набережная длинная, а скульптуры, словно гвозди, приколачивают ее к берегу, не дают сползти в море. Жарко. Ветрено. Магазинчики открыты через один. Безделушки, но сколько фантазии необходимо приложить, чтобы выдумать раковины, бусы, сумочки, колечки, платочки, фотки-магнитики. К счастью, в Гурзуфе, в отличие от Севастополя, кружек с изображением Путина в черных очках немного. Чебуреки - шестьдесят рублей штучка. Вопрос стыда - им за такую цену не стыдно. Чебуречная дороговизна доказывает: стыд чувство универсальное, всеобъемлющее, но не абсолютное. Есть же бесстыдство: клочок теста почти за сотню.
А все двойственность Библии. Ветхий завет - голые люди. Женщина - Ева - активна, соблазнительна. Итог: изгнание из рая. Если Ева была такова, что ж удивляться цене пирожка за шестьдесят рублей!
Новый завет: непорочная Христова мама. Плотная одежда. Плотное незнание мужского проникновения. Непотребным, бесстыжим для святой книги является противопоставление женских идеалов: Ева - Мария.
Мальчик зарабатывает у моря деньги. Маленький, а здорово перебирает пальцами струны золоченой арфы. Море грохочет, а ее звуки прозрачные, чистые. Волны обрушиваются на гальку, долетают до высокой стены набережной, но и сквозь их рев ласково лепечет древний инструмент. Некоторое время слушали арфиста, и получилось так, что в стыде выбираю не ярость моря (как мой чих), а благость божьей мамаши.
Доносятся обрывки разговоров проходящих курортников: «Как хорошо. Когда стихнет шторм. Война скоро, а они… Не бойся… Купались - ничего. Симпатичная какая. Производственные отношения и классы… Поймут… Поздно…»
На «классовую борьбу» оборачиваюсь. Вчерашние дяди, что смотрели вместе со мной фильм про Пушкина. Здороваюсь: «Чем заняты, молодой человек?» - приветливо спрашивает собеседник. «Гуляю с женой. Знакомьтесь - И.», - отвечаю. «Здравствуйте, И. Хорошо выглядите», - это старцы. «Размышляю о стыдливости. Вот Ева», - пытаюсь завязать разговор. «Верно. Сегодня стыдятся говорить о взаимозависимости производственных сил и производственных отношений. А ведь объективный закон. Стыдятся. Все равно что стыдиться закона всемирного тяготения».