Ветер раскачивает акации. Розовы хохолки, венчики расцветших кустов дрожат, но не слетают с ветвей. Еще начало июня. Все крепко, свежо и под акациями, на плитах - чисто, ни одного сорванного соцветия. Обычно народу тьма. Смеются, пьют, сидят в ресторанах, танцуют. Сейчас кафешки пусты, а кое-где закрыты. Опять Ван Гог. Ночные кабаре в захолустных городишках. Пыл души художника. Через раскаленное сияние светила. Усталость души - под свечением луны. У художника - немота, нежелание общаться. Сворачиваю влево. Редкие огни в гостинице со странным названием «Веселый морж». Пансионат «Морской бриз» и дальше «Жемчужина Крыма» - комплекс отдыха и оздоровления.
Ощущение тревожное, как в сумрачном ноябре. Впереди башня санатория Ай-Даниль, но до нее далеко. Поворачиваю обратно. По ступенькам поднимаюсь в пансионат «Морской бриз». Растительность густая, дорожки узенькие, корпуса - бочонки. В семьдесят девятом с братом О. жили в такой полубочке на Холодной Речке, под Сочи. Жизнь должна бурлить в таких местах, но бурлит лишь море. Возле домика-бочонка - мангал. Еще дымят угли, подергиваясь легким пеплом, но внутреннего жара хватает. Дыхание огня малиново, мигают угольки. На окнах шторы задернуты, тихо.
Вновь - на набережной. Харчевня под названием «Приют странника». Три толстых дерева посреди зала. Возводили крышу по-особому, не спиливая могучих растений. Название шалмана - яркое, алое. Внутри - лампы дневного освещения. Терпеть не могу эту бледно-синюю одеревенелость. Вот цвет, который может и убить, и оформить похороны. Зал велик. У дальней стены накрыт стол. За ним сидят, вольно развалившись, пять девушек и два молодых мужика. Девицы уже «оплывают»: работницы прилавка среднего возраста. Две женщины курят, пытаются разговаривать с мужчинами. У молодых людей печальные лица. Один - с волосами до плеч, в белом джинсовом костюме. Похож на художника Никаса Сафронова. Волосы спадают на лоб, на глаза. Смотрит на курлыкающих собеседниц - и не видит их. О чем говорят - не слышно: грохочет музыка. Лишь слабые покачивания головы двойника Сафронова подтверждают - он все же пытается дойти до сути обращенной к нему игривой речи.
Второй посетитель похож на испанца. Нос с горбинкой, смоляные кудри. «Испанец» и вторая собутыльница молчат, уставившись в разные стороны. Грохочет диско-музыка: «Bony-M», «A-ha», «Ottawan». Остальные девушки встали, вышли в центр зала. Энергично задвигались в танце. Не танец, а животный вопль. Играют плечами, приседая, выдают их вперед. Тяжелый шелк платьев. Спина и грудь открыты. Туфли на высоких каблуках. Ощущение, что нечто жирное вывесили на гвоздях. Осколок прежнего, веселого Гурзуфа. Рестораны забиты потными, смеющимися, хорошо поддатыми людьми. Всюду огни, музыка, да такая громкая, что перекрывает шум моря.
Одна из танцующих, в желтом платье, игриво берет за руку грустящего в белой джинсовке. Перебирает ногами, словно в воде плывет. Тянет выпившего в центр зала. Он упирается. И все же выползает в круг, колышет телом и длинными патлами.
Неожиданно девицы (и те, что за столом) орут: «Ва-у-у!» Тут вскакивает испаноподобный, пританцовывает, крутится рядом с женщинами. Пытается хлопать, и странно заламывает руки, жестикулируя.
Прихожу в номер. По телику рассказывают о долларе. Переключаюсь на другой канал. Фильм Ренаты Литвиновой. Подобной мути не видел давно. Сама Рената – мутная, все пришептывает многозначительно.
Иду в спальню. Долго копаюсь в чемодане, заново укладываю вещи. Вспоминаю - чудесный настой из трав. Хлебнул из бутылки. И стало мне хорошо.