В бильярдных, в полутемных пивных, за карточными столами господствуют краски. Переливчатость полутьмы напряжена тишиной азарта, греха. Грех, настоящее непотребство бесшумны. Разве вор, укравший кошелек, производит лишние звуки, пересчитывая в темном переулке купюры. Определяя грех, современные люди с наслаждением обозначают мерзость: «Деньги любят тишину. Бизнес тих, незаметен. О серьезных «делах знают немногие», - возбужденно курлыкают лохи.
Остаются краски: черная, серая, темно-синяя, густо бордовая, насыщенно зеленая. Ну не желтый же, не голубой «Квадрат» у Малевича. Он у него - черный: бездна, безграничность, концентрация зла, смерть. Не нужно сказок про «ба-гуа» и древних китайцев. Друг Малевича, Матюшин, определил четко: «Победа над солнцем» (Крученых - текст, Малевич - оформление сцены). Опера. Для постановки Казимир и нарисовал свое бессмертное чудо-юдо - «Квадрат». Супрематизм. Доминантное искусство. Ван Гог: при помощи краски можно совершить преступление. Сам – побоялся. Преступником оказался Казимир. Хотя со времен Джотто в живописи цвет обуздывался формой, предметностью.
В темной бильярдной границы предметов размыты, объекты вместе с субъектами разломаны, разбиты. Мохнатые руки сумрака. Напряжение не доброты, а греха. Отброшен Джотто. Цвет-зверь, цвет-убийца выпущен на свободу. Человек хилыми органами чувств тысячелетиями обуздывал свет и тьму, синие моря и блеск грозы приблизительными очертаниями, формами. Смысл жизни человека в том, что он - формотворец. Великий труд достиг определенных итогов. Явился Джотто. Зверюгу-цвет, великий поток переливающихся красок обуздал. Но явился и Малевич, как конокрад, сдернул уздечку формы, и распласталась, распухла, разлохматилась тучка черного, серого, бурого, синего: «Милая моя краска», - стонал Казимир-формокрад, поглаживая лохматые бока дикого чудища. Велимир Хлебников подвывал: «Буква оскверняется словом». Матюшин: «Звук принижается тональностью и размером».
Бильярдная поразила властью цветоформы, живым проникновением в уголки души. Самостоятельное содержание мира красок возвысилось, показалось: природа - не материя, природа - цвет. Она же отражает нас, она красит нас, но мы не в состоянии глянуть на свои тела, заляпанные красками с полной откровенностью. Нам не дано добраться до красоты радуги, взлетевшей в небеса после дождя.
В бильярдной не было душно. А тяжесть была. Вышел на воздух. Спала тяжесть. Бетонная плита черного слоя не успела меня сломить. Звезды скупо мерцали. Доносился грохот прибоя. Вот корпус «Пушкинского». Внутри, в углу, черный бюст поэта, ковры, чугунная лестница на второй этаж, стены и потолок в растительном орнаменте. Никого. Тихо. Нет грозных шепотов. Но блики света на расписных стенах пронзительно опасны. Корпус «Шаляпинский», «Кипарисный», «Чеховский» (там старые магнолии у входа), корпус центральный, Губонинский. Дальше - ресторан, где обедаем, больничный корпус. В свете синих фонарей мгновенными призраками проносятся летучие мыши. Две веселые старушки, доверительно обнявшись, слушают журчание фонтана «Ночь». Одна, что повыше: «Какая красота! Ведь она, с факелом, голая, а никакой порнографии».
