«Что, Александр Сергеевич, с небес глядя, ужаснулся бы и на брата, и на жену бывшую, и на Катерину с Дантесом? Выходит - не простил. Не по-христиански же это!» - трепетала лекторша, как лист акации. «Про христианство Пушкина - не знаю. Сам я не христианин, не верующий, атеист. Осуществление жизни - по эту сторону. Когда штепсель из розетки выдернут - машинка-организм гаснет. Там, за выдернутым штепселем, нет ничего - ни чувств, ни мыслей. Видите, как красиво вокруг! Но это - сейчас. Там - красоты и блаженства нет. В жизни все длинно и скучно. Есть две короткие штуки - само существование и еще, ну, мужчины знают, о чем речь».
Скабрезность вызвала одобрительный смешок среди слушателей: «А как же мысли Сергея Соловьева о поэте? А Достоевский, Шестов, Сергей Булгаков, Иван Ильин, Франк, Федотов, Ходасевич? Они-то о христианстве Пушкина рассуждали. Глупые были?» - горячилась собеседница. «Мог бы сказать вам о Ходасевиче, Розанове. Маяковский, Есенин. Сталин тоже о Пушкине рассуждал. И Ленин. Глупцами не были. Среди начитанных людей любят швырять слова - глупость, невежество. Обидно, что если с твоей точкой зрения не согласны, то давай ругаться», - парировал я.
Тут к нижним воротам, навстречу туристам, пошли подростки в белых рубашках, трехцветных галстуках. Несли огромные связки воздушных шаров - белого, синего, красного цвета. Громко скандировали: «Артеку - 90 лет! Артек - Пушкину!» На каждом шарике был нарисован пушкинский профиль.
«Герцен, - продолжил я, - заявил: на петровский призыв к России двинуться в Европу, Россия ответила гением Пушкина. Три тайны Александра Сергеевича, как универсального русского «ответа» на петровскую модернизацию, на мировую необходимость: тайна личности (когда говорю про возможный взгляд Пушкина на земную жизнь из-за гроба - это я о тайне личности). Тайна творчества. Тайна смерти (бытовой аспект - розвальни, солома под гробом, гроб засмолен - думай теперь, неужели смола черная была?). Розанов о тайне творчества. Одно слово - у Пушкина главное «лад». Есть будущее, и я о нем пою и достигну будущего. Вот Лермонтов никуда не шел. Разочарование всем. Его слово - «уход». Пушкину хорошо было бы и в тюрьме, а Лермонтову и в раю было бы невыносимо».
Тут зашевелились, удивленно зацокали языками слушатели. Из-за магнолий, акаций в розовом пуху соцветий, взмыли вверх воздушные шарики, что несли артековцы. Три цвета постепенно перемешавшись, расплывались разноцветными облаками по небу. Женщина-лектор мягко постаралась вернуть меня, заворожено следящего за полетом шариков, на землю: «О творчестве, о смерти поэта нельзя рассуждать вне христианства. Причастился же. Сергей Булгаков одобрительно отозвался об этом поступке. И прощальные слова о Николае I - был бы жив, весь его бы был - о многом говорит…»
Оторвав взгляд от воздушного разноцветья, буркнул: «Это уже перебор. Крым - наш, конечно. Меркель с Оландом скоро с этим согласятся. Палку перегибать не нужно. То всюду «Единая Россия», а то - один Пушкин по всему полуострову. «Единороссы», как легкомысленные особы, ко всему липнут - то к Владимиру Владимировичу, то к Александру Сергеевичу. А Сергей Соловьев упрекал поэта за «растворенность» в земном, низком. Намекал, что и сам стихотворец опасен был для «вечной женственности». Обязательно попытался бы «вечность» нарушить. В итоге - трагическая кончина не старого еще человека».
Тут появилась И.. Наплавалась в бассейне. Довольная. Удивилась, что до сих пор беседую с пожилыми людьми. Покосилась на стройненькую симпатяшку-пушкинистку. Заметив недовольный взгляд, беседу закончил призывом: «Вечером разговор продолжим. В клубе».
