Лоджия огромна, словно зал. Высокие перила из витого металла. Коричневая плитка на полу. Слева, в углу, мощное кресло. Раздвинешь - получается кровать. Вся остальная мебель сплетена из белой лозы. Изящный диван, круглый стол, два плетеных кресла. На столе хрустальная пепельница, а слева, под самый потолок, перегородка. Поглядел за нее - темно. В соседнем номере никого не поселили: «Господи! Как хорошо!» - громко восклицает И., узнав, что соседей нет.
Заваливаюсь на плетеный диванчик, задираю ноги. Смотрю на звезды, прислушиваюсь к грохоту прибоя. И. спохватывается: «Пошли. Может, успеем поужинать».
Администратор объясняет, как подобраться к ресторации. На лавочке, у входа, сидят старушки в пляжной одежде - шляпы, сарафаны, цветные шаровары. Впечатление производят дикое, да еще в бледном свете фонарей. Быстро идем по бетонной дорожке. Темный парк швыряет навстречу, то ствол чинары, то цветущий розовый куст. Скульптура оленя, и кто-то лежит у ног. Освещенный вход в корпус. Старухи в диких одеждах. Четверть клумбы. Журчит вода, но фонтана не видно, хотя чувствуется его величина.
Розоватое здание на высоком цоколе. Окна вытянутые, в белых деревянных наличниках. Резьба изощренна. Смех. Игра на баяне. Попадаем под тень густой зелени, словно в пещеру. Надпись: «Ресторан», дверь - дерево и граненое стекло. Внутри темно, а потолок высоко вверху. Зал велик, и лишь в конце мерцает настольная лампа. Туда - а там еще большое помещение. Ряды столов, покрытые белыми скатертями. Блестят вазы, салфетницы, приборы. Администратор, сидящая у лампы, посмотрев наши синие курортные книжки, не возражает: «Сейчас накормим. За этим залом - еще один. Пройдите».
Зажигают одну люстру. Помещение небольшое, стены отделаны темным дубом. Наш стол старинный, четырехместный, с крахмальной скатертью. Стулья тяжелые. И. еле пододвинула дубовую громадину. У стены большие, отделанные резьбой и полуторавековым возрастом, глухие серванты. Из одного официантка в стоячем чепчике и ослепительном переднике достает для нас тарелки. На них - вензеля. По стенам картины с видами Гурзуфа в золоченых рамах. Спрашивают: «Рыба или бифштекс, сельдь или рыбный маринад, апельсины или яблоки, кефир или йогурт, чай зеленый или черный. Хлеб - есть белый, черный, масло, но много ли надо?»
Заказал бифштекс с пюре. И. - рыбу. Еда вкусная, а портьеры в нашем зале зеленоватые. Съев мясо, вспомнил об Александре Сергеевиче. Он ведь появится на свет через сутки. Перед смертью просил морошки. Любимое кушанье гения? Да и как Пушкин выбился в гении? В «Евгении Онегине» у Лариных варят варенье. Барышни учились французскому, музицированию, рисованию, вышиванию, но скудно (везде) говорится о том, что они умели жарить, солить, варить. Фамусов: «Дались нам эти языки! Берем же их и в долг, и по билетам… Как будто в жены их готовим скоморохам».
Жуковский влюбился в Протасову, когда девочке стукнуло двенадцать. Лицеист Комовский: «Пушкин любил приносить жертвы Бахусу и Венере». В 15 лет девичьей ручки коснется во время бала и уже пыхтит, как конь. В те времена даже богатейшие люди России пребывали в огромных долгах, а в пище часто приходилось довольствоваться самым простым - солонина, капуста, ржаной хлеб. Званые обеды - на показ. Повседневно - кислое молоко, репа, всевозможные каши. Готовили кухарки, крепостные бабы, а для понту держали иностранных поваров (чаще из французов). Впрочем, Дюма в России обжирался простыми и добротными блюдами. Доедая бифштекс, размышлял: недурно. Очень даже. Море, цветущие магнолии и бифштекс.