Подошел автомобиль. А. помог забросить чемоданного монстра в багажник. И уж потом были Цивильск, теща нашего водителя, ураганом поломанные ветки. А. не унывает, словоохотлив. Бывалый охотник. Подстреленные утки, зайцы, лицензии на отстрел лосей - излюбленная тема. Он заполняет диким лосем две морозильные камеры, обеспечивая семью на год. Говорит: «Фотоохота - нелепость. Не при дамах будь сказано, онанизм. Нет выхода на подсознание, не раздражаются древние инстинкты. Когда промахнешься из «Сайги» - страх. Удачный выстрел - и душу не отодрать от кишок. Как радуется она, порочная, купаясь в животном предвкушении пожирания и сытости. Главное это то, что дает переход от разума к инстинктам и, наоборот. Если не так, то предположения Дарвина не верны». «Стреляет и слово, - говорю я. - Фотоубийцы отстреливают снимками. Был уважаемый дядька – и нет его. Губернатор ласков, приветлив, дурные бабушки привечают. Но вор. Приходит срок бросать боярина не вилы, чтоб пар выпустить через свисток, приходят в движение спецслужбы - вот и нет любимца пенсионеров и школьных методистов. Страшнее фотоохоты - слова. Пиарконторы есть службы по уничтожению словесным оружием важных и влиятельных». А. подхватывает: «Речь - разная. Русский язык богат описательными приспособлениями. Одни деепричастия чего стоят! Но денег суперзатратная русская речь не дает. Вот английский язык выработался с целью удачного зарабатывания средств».
Сгустились тучи. На цивильской дамбе - ад кромешный, а у нас - паровоз. Ждать не будет. Две минуты - и все. Угроза задуманному расписанию. Выбиваю похолодевшими руками неровный ритм по коленкам. Решаю, что причина задержки - чемодан. Был бы целлофановый баул - все бы обошлось. Дождь, усиливаясь, превращается в ливень. Проскакиваем дамбу. «Фиат» оказывается резвой тачкой. Мысленно благодарю туринских умельцев. Подскакиваем к вокзалу за десять минут до отхода паровоза. Благодарю возницу. Жена с рюкзаком, я с колесным монстром спешим на перрон. Вымокнуть за несколько минут успеваем изрядно, но ливень, вымочив нас, внезапно прекращается. Асфальт парит.
В клубах пара бредут странные люди - толстенная женщина, коротко стриженная, модная (безобразная настолько, что закрадывается сомнение - женщина ли?). Нежно склоняет черный ежик волос на плечо тонкого, нервного мальчика. Юноша одет прекрасно, шея и руки в умелых наколках, в ухе серьга, а голос тонкий. Он также клонит голову к мужчине-женщине, пищит тонко: «Ах, как прекрасно после дождя! Смотри, как блестит листва». Неопределенное существо трубно мычит: «Га-а-а-у…» Парочка лезет в тот же вагон, что и мы.
Чемодан втаскиваю под зорким присмотром вагоновожатой, тяну синего китенка из белого тумана, как из пучины. Специфические «голубки» терпеливо ждут. Я, хромоногий, стараюсь изо всех сил. Из клубов пара, словно тридцать три богатыря из вод морских, выходит не меньше взвода солдатиков во главе со старшим лейтенантом. Одеты воины мешковато, но по полному комплекту - противогазы, рюкзаки, скатанные в рулоны фуфайки. И. кричит солдатам: «Чего смотрите? Помогайте!» Множество сильных рук подхватывают мою коробушку, возносят на площадку гермафродитное существо, зеленым потоком захлестывают вагонный коридор.