Мусоргский, конечно же. «Картинки с выставки» у меня в записи. А записывался Святослав Рихтер. «Хованщину», в 74-м, слушал в Большом театре. Впечатление потрясающее, но особо запомнилось вступление – «Рассвет на Москва-реке». Вступления в русских операх мощные. Например, Римский-Корсаков, «Океан-море синее», вступление к опере «Садко». «Садко» я дважды слушал в Кировском, в Ленинграде. Там же, с братом Мишей, слушал вердиевскую «Аиду».
По-человечески писали и Балакирев, и Танеев. У Танеева хороши квартеты, а у Балакирева - вторая симфония.
Надышавшись вольной музыкой русских просторов, возвращаешься к 14-й и 15-й симфониям Шостаковича. Доверие к ним растет не просто от качества, но и от главного исполнителя этих симфоний – дирижера Евгения Мравинского. Высокий, худой, очково-строгий, как протестантский пастор, он вызывает глубочайшее доверие. Такой человек не может дирижировать чушью. Все пятнадцать симфоний Шостаковича, которыми он отдирижировал – вещи первоклассные, по-своему гениальные. С музыкальной точки зрения, они есть база, становой хребет советского строя. Здесь и ответ на вопрос: «А зачем была нужна Советская власть и советский человек. Что это такое?» Слушай симфонии Шостаковича, и получишь ответ – зачем и что. Просто слушай – внимательно и часто. И глубина, и мука, и трагедия, и величие жизни приоткроются тебе. Тем и велик Дмитрий Дмитриевич Шостакович, что он мучил, мучил себя, рвал все, что было у него внутри, в недрах духа, но этим не удовлетворился, как разные там шнитке и губайдуллины, а израненный, вырывался из себя в бездонную окружающую Вселенную и от этого сам распахивался до Вселенной. Как русский композитор, который знал, что такое «Богатырская» симфония Бородина, он не мог остаться только в себе. Он уходил в пространство.
Помимо сказок в первом классе полюбил Юрия Милютина. У нас, в большой яркой коробке, хранилась оперетта «Поцелуй Чаниты». Эту Чаниту слушал, когда делал чистописание. Работа кропотливая, медленная, но напряжения ума не требует. И я слушал «Чаниту».
У нас были и еще оперы в записях. Раза три за год я прослушал «Отелло» Верди. Опера хранилась в большой коробке с довольно мрачным рисунком. Когда по телевизору показали фильм, в котором Бондарчук играл Отелло, от пластинки меня было не оторвать. Саму оперу полностью прослушал раза три, а ее заключительную часть, где Отелло убивает Дездемону, слушал очень часто. Эти вскрики, рыдания, трагические звуки глубоко трогали меня. Думалось, что страстные звуки имеют отношение к моей жизни. Если случались какие-то неприятности, то слышалась музыка «Отелло» - не торжественная вводная часть, где обыгрывается морская буря, а заключительная, где Отелло убивает Дездемону.
Размышлял: «Как ловко все получилось у негодяя Яго. Обвел всех вокруг пальца – и Родриго, и Кассио, и самого Отелло». Казалось, что все так ловко у него получается, потому что за ним прячется что-то более мощное и важное. И это великое ужасно. Это – зло. Можно радостно плясать, водить хороводы и устраивать торжественные хоры. Все равно – это лишь подготовка к ужасному событию, к торжеству зла.
Детям до 16 лет слушать оперы «Отелло», «Аида» не нужно. Тяжелые вещи. Мрачные. Так и несется в моей голове рык из вердиевской «Аиды» - «Рам-м-м-е-с-с, Радамесс».
Если мама покупала репродукции картин, то папа покупал оперы в записях и выдающихся певцов. По воскресеньям, когда устраивалась «мокрая приборка», он заводил записи, а потом тут же их перепевал. Если удачный «перепев» не получался, то он повторял музыкальную фразу снова и снова. И мать эти песнопения терпела.
