В столовой знакомлюсь с коллекцией картин, принадлежащих фонду. Класс полотен чрезвычайно высок, но с бору по сосенке. В музеях мирового уровня (Третьяковка, Русский) - научно составленная экспозиция. Произведения искусства выходят за рамки материального (сущность автора, время создания, технические возможности и приемы). Таинственный свет струится за пределы красок, форм, звуков. Сначала специалист овладевает материальными условиями, в которых формировалось произведение. Тщательно исследуется личность творца. Но это - подготовка. Затем выход в область излучения, в поля прекрасного, в то, что делает объект бессмертным. Есть знатоки, способные точно предсказать: артефакт не проживет и года. Потом - забвение. А этот протянет лет сто. Стараются умолчать (и время также молчит) об истинных шедеврах. Догадавшийся хотел бы сохранить чудо только для себя. Так было и с Иоганном Себастьяном Бахом, бедным церковным музыкантом. А Вермеер? Классический пример Караваджо. Знатоки умеют главное - определить, в какую сторону прольется чудесное излучение. Пишутся книги (их, настоящих, немного), в которых объясняется, почему общество пойдет путем, указанным именно Леонардо, прочувствованным Моцартом, приоткрытым Брунелески.
Музей - не собрание древностей, а, пусть и приблизительное, указание будущих времен, будущих событий, на которые «лучами» указывают шедевры. Эти сияющие «алмазы» формируют и будущие времена, и будущие пространства. Завсегдатай устоявшихся выставок это чувствует. Но, появляется человек с деньжищами. Субъект коварный, хитрый. Ему необходимо выгодно вложиться финансово и политически. Скупается все, что возможно. Яйца Фаберже - вершина. А сколько мусора понакуплено на украденные деньги!
Пора устраивать антимузеи. На антивыставках демонстрировать хлам, из которого (часто случайно) выковыряли ювелирные шедевры, выдающиеся картины, редчайшие рукописи. Тень многопудового хлама присутствует уже в музее личных коллекций, прилепившемся возле собрания слепков им. Пушкина. Дух скопленного мусора витает в отреставрированных интерьерах Шуваловского дворца. Бывший продавец самопальных варенок накупил эксклюзивы. Получил дворец в центре одного из лучших городов мира. Все свалил в кучу. Излучение, лившееся веками от каждой вещицы, перекрасилось, схлестнулось, запуталось в таких же свечениях, льющихся от соседних произведений. Дворец превращен в дорогую клетку. Дверка - на замке (этому способствуют мордатые бугаи, пасущиеся в каждом зале). Старушки-смотрительницы в Эрмитаже гораздо уместнее. Понятно, почему старушенции: они не мешают свету искусства проистекать в нужном направлении.
Любимый художник царя Александра III (и, потом, мой тоже) - Генрих Семирадский. Две работы, как всегда, сладкие, словно юг Италии, преувеличенно красивые, презрительно, недосягаемо мастеровитые: «Канатоходка», «Суд Париса». Тут же мастер иного плана - Маковский. Карл Брюллов (не сладкий, а просто прекрасный): «В церкви Санта Мария Маджоре». Есть и Айвазовский. Случайный Ренуар. Зачем-то Луи Вальта. Скинуты в один зал. Да и Фаберже после революции сиганул в Прибалтику.