Кормление птиц популярно. Дядька-охранник крошит булку, утки плавают лениво. Они толстые. И с противоположной стороны парочка крошит булку. Девушка щиплет хлебушко, кидает, смеется, подпрыгивая от восторга, хлопая в ладоши. Шум в тихом парке у спокойной воды. Чайки всегда голодны, сколько ни сожрут. Небольшая стая возле визжащей в восторге девицы. Крик человека возбуждает птиц, и они дерутся между собою.
Огибаю водоем, подбираюсь к мраморному симпатяге Тритону, что дудит в раковину, окруженный со всех сторон водой. Психика человека предполагает две вещи - порог восприятия, избирательность. Старые люди чувствуют порог. Они его боятся, поскольку, достигнув его, приходится выбирать совсем не то, что хотелось бы. В старости любой выбор неприятен (сил остается маловато). Уж лучше «подстелить соломку», выбрать пораньше: не очень приятно, зато свое. Все оттого, что субъекту необходимо вписываться в окружающий мир. Приходится учиться, словно древней амебе, простейшим реакциям. Гипоталамус требует такого же воспитания, как и мышечная система человека. Флобер, «Воспитание чувств». А ведь верно. Только формирование внутренних потребностей, мотиваций, усложнение реакций акцептора, оценка конечного результата происходит до самой смерти. Может получиться, что акцептор будет «унижен», если перед кончиной будет слышать глупый смех взбалмошной девицы. Парня, с его выбором хохотушки, жалеть не стоит. Не научился оценивать грядущий результат совместной жизни с девушкой - сам дурак. Вовсе грустно, если девица булкой и визгливыми вздрыгиваниями вводит ухажера в заблуждение. Тогда он дурак в квадрате. Приспособление к окружающей среде в нервно-рефлекторной деятельности девушки присутствует - ей замуж нужно (инстинкт продолжения рода). Но уж больно хороша среда. Ораниенбаум - не место для того, чтобы глупышки пытались в благородном парке «застолбить» нишу в пищевой цепочке. К тому же небольшой мысок, бегущий к веселому Тритону, перекрыт металлической оградой.
Много лет назад выход к берегу был открыт. Симпатичная тропинка пролегала в травке, заканчивалась лежащим на боку гранитным блоком. На граните, в семьдесят девятом, весной, сидели с И. Были счастливы, и тропинка была помощницей в деле приспособления к всевозможным внешним условиям. Гранит есть, а тропинка - заросла. Косолапому охраннику после кормления уток делать нечего. Подошел поближе, смотрит, не перепрыгну ли через ограду. Обидно (перепрыгнуть хотелось), но лень ругаться. Быстрым шагом направился к галерее. За ней пара деревьев - ель и береза. Корни вывернуты, скручены мучительно. Не удивительно: камень, а елка с березой вырастают прямо из него, и с той стороны, что повернута к пруду, выбит уступ, похожий на скамейку. Рассаживаюсь.
Охранник продолжает следить. Я наблюдаю за покинутой девицей (парень умчался за Люськой). В руках одинокой - сиреневый букетик фиалок. В Лувре - «Джоконда» (там толпы тусуются), а напротив, в коридоре, нет никого. А ведь там - великолепные работы Леонардо: «Мадонна со святой Анной» и «Мадонна в гроте». Лицо у Мадонны из грота удивительно похоже на лицо Джоконды. Свет из-за скал синеватый, как с пустого экрана включенного телевизора. В гроте, кроме девы Марии, странный субъект: он острым пальцем словно пригвождает все изображение к скалам и нереальному свечению. Тип - странный, порочный. Изгиб тела зовущий. Вот и девушка возле Китайского дворца позой, характером стройной фигурки, зовущим букетиком на что-то намекает. Ничего не говорит, не движется, но чувство страха и интереса приковывает мое внимание. Порочности не видно, но она присутствует. Может, прав профессор Мюллер: чувство, мысль не есть слепок с окружающей действительностью. Все, что в голове и в сердце - иероглифы, знаки, не имеющие к окружающему миру никакого отношения. Иероглифы высекает черт.
Встаю, ухожу. Теряется из виду охранник. Обгоняю двух бодрых старушек в полосатых гольфах, весело перебирающих лыжными палками - разновидность, ставшей модной, спортивной ходьбы. В помещении летней кухни рассматриваю горшок с черепом за пыльными стеклами белого барочного окна. У дворца Петра III, облупленного, не отреставрированного, сижу на мраморной лавке, предаюсь воспоминаниям. Спускаюсь в овраг, к бурной Карости, и выхожу из парка через каменные крепостные ворота. Там - елки. На ветвях заметил серенькую белку. Белка - попрошайка. Слезла. Ждет, что кину что-нибудь поесть. Ай да парк! То жирные утки, то ненасытные белки.