Геометрия Римана-Лобачевского или физические этюды Эйнштейна, может, это следствие усталости неглупых людей. Они устали держать в себе, проживать собою незыблемую мощь законов классической механики. Закон всемирного тяготения. Земля, которая вращается вокруг Солнца, а Луна вокруг Земли. Принципы Сади Карно. Уравнение Максвелла. Какая же все это тяжесть! И эту тяжесть выдерживают люди своими слабыми мозгами и душами. Эту безусловность переживают. Безусловность сильна, как смерть. Вопрос – бояться или любить закон Ньютона? А может, относиться нейтрально – есть тяготение, и есть. Не выйдет. Попробуй, построй или грамотно развали дом, группу домов, наплевав на закон всемирного тяготения. Не получится. Закон силен и безусловен, как смерть. Значит, хочешь или не хочешь, а личное отношение к великому и ужасному – к тяготению – выработать придется.
И вот люди устали. Один сказал – две параллельные прямые могут пересекаться. Мне невыносимо стало жить при аксиоме, что две параллельные прямые никогда не пересекутся. Это невыносимо потому, что эта безусловность очень старая, почти что вечная. А я не вечен. Я – умру. Вот этой вечной истине, тяжкой и невыносимой, я говорю – нет.
И другой сказал: хватит! Что это такое – пространство и время – абсолютны. Нет - пространство и время не абсолютны, а относительны. Сказали они об этом, а следом, в Европе, образовался фашизм. Устал кое-кто от грубой безусловности Первой мировой войны. А что есть фашизм? Эклектика и архаизм. Древние арийцы. Нибелунги. Теория вечного льда и маги-предсказатели.
Абстрактные вещи оживлялись внутри меня, мне было трудно оперировать физическими понятиями. В любой безусловности чудились слабые стороны - те, где не было дна, свистал ветер бесконечности, неясности, познания и относительности. Что такое, например, вектор силы? Что лежит в основе тяготения? Вместо того, чтобы быстро провести вычисление, я увязал в каких-то второстепенных глупостях, размышлял над ними, требовал от них такой же незатратности сил, как от чтения.
Я пытался рассказать Конкиной историю про то, как поссорились единица и двойка. Единица – прямая и жесткая – была у меня королевой, а двойка – гибкая и тягучая, черным лебедем. Жестокая, но прямая и честная королева и лебедь – красивый и коварный. В истории не было ничего положительного, потому что где же вы видели что-нибудь положительное в мире цифр. Таньке история не понравилась. Она сказала, что в ней все злые, а хотелось бы, чтобы был кто-нибудь добрый. Еще хотелось, чтобы добрые побеждали. «Мало ли чего тебе хочется», - заявил я. Но впоследствии, рассказывая истории людям, я щадил не столько их, сколько себя. Там всегда были добрые персонажи. Тогда истории слушали, а ко мне относились с интересом. Но уж если я, медленно и мучительно, разбирался с характеристиками математических или физических величин, и они лично мне становились понятны (симпатичны или несимпатичны), то удержу не зал.
На первом курсе университета высшую математику читал старый веселый дядька. Сразу проникся доверием к цифровому хозяйству, с которым он нас знакомил. Дядька взял на себя труд личностной идентификации цифр и буквенных обозначений. Уравнения называл «хорошими», «нехорошими», «коварными» и даже «печальными». «Обратимся, - говорил он, - к этой хитренькой цифре», или «вот этим вычитанием жестоко обрубим данную величину», - и так далее. Вычисления шли безупречно. Я быстро разбирался с хитренькими, честными, простодушными, вредными и даже глупыми цифрами. Пятерку математик называл самодовольной. Даже формальная логика, которую вел старый, скучный профессор, из-под веселеньких цифр математика выпорхнула из-под меня легко. Согласитесь, что логика и математика более близки, чем этика и диалектическая логика.
Понял, что не одинок в играх (и разговорах с самим собой) относительно цифр и закономерностей, когда в конце третьего класса прочитал «Алису в стране чудес» Льюиса Кэролла.
Отстрадав, остановил свой выбор на арифметике, классической геометрии и классической механике. С ними были связаны первые воздушные шары, паровая машина и братья Райт. Я «укутался классической механикой» от невыносимого холода бесконечности. Там, на этом ветру, бродили лохматые Эйнштейны. Раздавались вопли замерзающих безумцев: «Квантовая механика», - орали они. Крики их были страшны. Известно, чем эти крики закончились – атомной, а потом и нейтронной бомбой. Классическая механика имела своим венцом Первую мировую войну.
