Над высокой стеной, словно окровавленные зубы вампира, торчат обломки кирпичных корпусов. Минуем стройплощадку, движемся к еще одной башне - неопрятной, пузатой, без крыши: «Тысячи и тысячи погибших лежат вот тут, на дне. История здесь, как камнедробительная машина. Ломала кости и судьбы. А тюрьма почище Алексеевского равелина была. Новые вызовы - новые тюрьмы». - «Какие же, новые! - возражает М. - Несчастный царевич Иоанн? Здесь же сидел». - «Верно, - отвечаю, - только я о масштабах. Польские националисты, еврейские бунтари, украинские великодержавники и - новое и страшное - боевое крыло «Народной воли». Ленин обещал пойти другим путем. В политике неверный шаг - тоже верный. Умные из политической ошибки ценнейшие выводы делают. Подозреваю, без «Народной воли» не случился бы большевизм, и Владимир Ульянов стал бы народовольцем. Он - ярый, упорный человек. Такими были ребята, угрохавшие «царя-освободителя».
Русское подполье - великое подполье. Действует оно - и государство живет. Есть дело для армии, полиции, разведки, судов и прокуратуры. Появляются умные, упорные охранители. Прибили Александра Второго, и звезда графа Лорис-Меликова зашла. Но кто «простер совиные крылья» над страной? Победоносцев. Та еще была зверюга. А русский резидент во Франции, полковник Раковский? Талантливый провокатор! И - Зубатов. Ну, и социал-демократы как ответ на репрессивные усилия чиновников «новой волны».
Гегель писал, что движущие противоречия реальной истории - не хухры-мухры. Там кровь льется рекой. Владимир Ильич резок был, беспощаден. А каков должен быть революционный вождь? Страшные в Шлиссельбурге стены. Ленин - стенобитная машина, проломившая застенки царских тюрем. «Народовольцы» письма царю писали. А он – революционеров Окладского, Тихонова, Преснякова, Ширяева, Кватновского - к виселице. Вешали здесь, в Шлиссельбурге. Молодежь решила: не понимает царь ни хрена. Смерть за смерть.
Нынче Никитка Михалков подлые проповеди в телике мусолит. Приехал бы лживый сибарит в крепость Орешек. Постоял бы возле скорбных стен. Многие, в ожидании казни, сгнили в Шлиссельбурге».
М., не сразу, спросил: «Все были такие упертые?» Я: «Почти. Морозов, Вера Фигнер так бы и сидели в крепости, если бы не революция. Над арестантами проводили эксперименты, давали различные химические вещества. Народовольцы Ширяев и Терентьева перед смертью страшно кричали, вдруг упали безжизненно: экспериментаторы не рассчитали дозу. Грачевский облился керосином из лампочки, поджег себя, умер в мучениях. А Александр Михайлов? В крепостях людей спасала возможность перестукиваться. Революционера засунули в звукоизолированный закуток. Полная тишина. Александр умер страшно - в полном одиночестве. Что чувствовал герой, о чем думал перед смертью? Никто не знает.
Тихомиров превратился в монархиста. Были случаи и пострашнее. Окладский не выдержал ожидания виселицы. Пошел на сотрудничество с сатрапами и палачами. Талантлив был, хитер. Один из лучших агентов. Его цитировала вся Россия. На суде сказал - если мне повешение заменят каторгой, буду считать это оскорблением. Он выдал Желябова, Тригони, Ивановскую, Фриденсона, Клеточникова, Колодкевича. Опознал мертвого Гриневицкого. Всех пережил. Взяли его особисты в двадцать пятом году. Но не расстреляли. Старик получил десять лет. Умер в лагере. Боевые товарищи звали когда-то Окладского «Ваничкой».