Нужно быть одиноким. Красота звука - штука хрупкая. Требует уединения и самопожертвования. Искусство - храм, а не предмет дизайнерской раскрутки. Не продал ни одной картины Ван Гог. Лишь брат Тео купил одну из жалости. Был беден. Но рисования не забросил, упорно работал над чувством и цветом. Тело ломало и цвет, и чувство. Тело требовало элементарного комфорта. А его не было. И Винсент кромсал плоть бритвой, мстил ей.
Глядя на сытое лицо Мацуева, думаю: этот тело кромсать не станет. Неужели и его ждет судьба нарцисса Баскова? Неужели и этот талантливый парень пойдет путем Шилова и Софронова?
В Елисеевском магазине, который год, вертятся уродцы Шемякина. Длинноносые химерические персонажи - между апельсинов и сервелата. И - раскидистые пальмы в кадушках. Петр строил космополитический город-фантом. Храмы разных вер. Армянская церковь. Католическая. Протестантский храм св. Петра. А вот и пресвитерианская церковь для финнов и шведов. В уши ворвалась почти чувашская речь - угловатая, дерзкая на звуковых стыках. А люди в голубеньких алясках и легоньких зимних сапожках-дутышах. Финны. Белокурые сухонькие женщины. Мужички в голубых джинсах и с ногами непонятной конфигурации. Заходят в долговязое серое строение. Под круглым окошком, взятом в каменное переплетение, деревянные двери, похожие на ворота замка. Внутри грязновато, обшарпанно. По широким лестничным пролетам поднимаемся с М. на второй этаж. На стене множество фотоизображений молельных помещений, агрессивно не похожих на русские храмы. Неожиданное явление чужого.
квозь фанерные загородки выходим в обширный зал. Из узких окон бьет свет. Вешалки, и на них финно-угры повесили курточки на натуральном пуху. Зал заполнен дешевыми канцелярскими стульями. Встретились гости из Скандинавии и, кажется, из Эстонии. Шведы - не говорят, а будто лают, как концлагерные охранники. Эстонцы выражаются по-иному: мычание, резкое выхаркивание звуков: «Тик-к-к-к-урыла!»
Там, где алтарь, просто крест. И все. Сбоку - камерный орган. Появляется огромный парень в желтовато-белой рясе с лентой через плечо. Лента шита золотом. Свет из окон проносится по ней молнией. Ряса маловата мосластому здоровяку. Из-под нее видны короткие, черные брюки. Ботинки, как лыжи, и начищены. Финны-шведы-эстонцы умолкают. В руках проповедника - маленькая Библия. Он откидывает широкие рукава балахона. Звучит громкая, угловатая речь.
И взрывается орган. Раньше в церкви был спортивный зал. Баскетбольные щиты. Кольца с сетками. От рева органа сетки слабо заколыхались.
Спускаемся на первый этаж. Там молодежь, но уже русскоговорящая. В свитерочках девочки, в брюках дудочкой мальчики. Сцена. На ней аппаратура. Музыкант настраивает бас-гитару. Квартет девушек распевается: «С ним не отмолчишься, от него никуда не денешься…» На столе - толстые пачки журналов и цветных брошюрок: «Что есть наша вера?», «Божие люди», «Что дал мне Иисус».
Захватил журнал «Вестник». Сел и читаю стихи Бунина о Боге, Пасхе, Рождестве. На обложке - темная лестница и выбегает она к яркому солнцу и голубому небу. Стена плача в Иерусалиме. Между желтых камней - пучки серой травы. Доктор богословия Петров заявляет о себе как о руководителе Питерской Высшей школы лидерства. Статья «К вопросу о христианской миссии в профессии». Дьякон Шило (она!) - семейный консультант. Любовь Меркулова повествует о княгине Ливен и полковнике Пашкове, русских сектантах-баптистах, пострадавших за веру. Пашкова, например, царь выгнал за границу, и там он нашел братьев и сестер. Княгиня же, дерзкая в вере, заявила царю: «Кого мне более следует слушать - Вас или Бога?»
Пришел брат. В цокольном этаже - библиотека. Спросил - даете ли религиозные книги за так. Сказали - нет. У них - расценки. На день - одна денежка, а на неделю - уже другая.