Еду в метро. Покачивает и громыхает. Но - не вагон. Мой мозг раскачивает тело. Грохочут стертые шестеренки внутри головы. Москва, в отличие от Ленинграда, город не умышленный, а естественный. Простой голове в этих пространствах легче.
О зле. То, что творят во всевозможных «Манежах», - зло. Характер зла глобализовался. Как развернулся бы Достоевский! Отчего мучился? Знал, что мелковат. Пытался прикрыться: если узнаю, что Христос - не истина, предпочту быть с Христом, не с истиной. Ложь. Нереализованный потенциал злой воли. Безумный немецкий летчик спятил и направил лайнер с сотнями пассажиров в скалу. У него - проблемы. Сотни - разбились. Никто не несет ответственности. Без перерыва: безумцы, самоубийцы, садисты. Крошат на куски сотни и сотни из-за плохого самочувствия (а мне - чаю попить). В руководстве - больные («цветы» демократии и прогресса). Им - раз плюнуть. Команда - пошли баллистические ракеты. А отдавший команду неврастеник (Гитлер - это репетиция) принял таблеточку и уснул навсегда. Спросить не с кого. Человечество исчезло. Земля умерла. Это - близко. И это - не пугает. Мне жалко русский народ (потрясающе гибкий язык, богатейшая поучительная история, точная чувствительность на правду).
Язык, история, этика неизбежно ведут к главенству духовного и мистического. Бродский про русский язык писал хорошо. Еврейский отшельник был трусливее Достоевского. Что бы понаписал эпилептик в наши дни? Был бы беспощаден. Какие там Шатовы и Раскольниковы! Федор Михайлович и есть родоначальник дионисийского начала в русской культуре. Не Толстой, погрязший в тоскливом споре с «болотным» дядькой Кронштадтским. «Зубы дракона» сеял Достоевский. Толстой лишь обходил опасное поле по периметру.
Советский поэт Бродский писал о русском оружии как детище тоталитаризма - красиво, действенно, наше оружие. То, что у русского человека получается лучше всех. Разве не хорош Т-34? А Т-70? Ленинградцы производят подводные лодки «Варшавянка». Привлекательная (как острый клинок) субмарина.
Анри Корбен, чуткий француз, отправился в Тегеран. Авиценной исламская (на арабском!) философия не кончилась. Был великолепный Сухраварди. Другой способ мышления. Ключ: философская медитация. Весь народ в Иране охвачен причудливой смесью теологии, философии, мистики. Чего особенно не любят американцы - так это непонятной «медитации». Не нужен им шиитский Иран с медитациями, не нужна Россия с «этической чуткостью».
Бродский: хорошо, что ракеты «Сатана» на боевом дежурстве. Америка кормит меня, стихосложенца, а все равно «на Васильевский остров я приду умирать!» Любой поэт - мистик. Бородатый Дугин про Корбена и Бродского прочувствовал хорошо. Так и вьется, словно мотылек, трепетной мыслью вокруг пересыхающих озер фантастического чудесного. Строит мостик: Тегеран - Москва.
Бродскому русский язык так дорог, что пусть его охраняют от сбрендивших америкашек наши эстетически безупречные ракеты. У нас неважные духи, но одеколоном «Шипр» мы заокеанскую морду подушить сумеем. Срочно нужна ясность и грамота.
Сижу на Казанском вокзале. Охранники гоняют спящих азиатов. Тетка (платье в горохах) ржет, говорит: «В поезде свет вырубился, так ссаживали с фонарями». Девица (джинсы в обтяжку) реагирует, дернувшись, на сигнал телефона. Звучит песня: «Танцуй, танцуй, детка». Загружаемся в паровоз при фонариках. Трогаемся. Снится: должен сказать что-то важное при людях. Надо писать тезисы. А родители маленькой девочки возмущаются, тычут мне под нос огромные коробки. Говорят, что я обещал их девочку защитить, они мне в коробках подарки носили. Теперь - не дадут. Кидают коробки на пол. Звенит стекло. За окном - светло, хоть и солнце за облаками. Сияние солнца скользит по твердой корке снега.
