Игру энергичной сочинительницы наблюдал юный Иосиф. «Какую биографию делают нашему рыжему», - это Ахматова о Бродском. Люди из КГБ, что курировали, направляли, создавали цирк себялюбцев, знали цену рыжему. Хорошо сказал о Бродском Бобков: «Дрянной человек». Бродский об отношении власти к нему (и десяткам таких, как он) был осведомлен. Другие пыжились, заявляли и декларировали. Бродский (и за это получил он из рук «друзей» Нобелевку) играл предназначенную бобковыми роль. Ничего не декларировал: «Ни креста, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать».
Умер в другом месте - лежит прах на кладбище Сан-Микеле, в Венеции. «Сел» хорошо. Не лагерь, а поселение. Чудесное место, деревня, Архангельская область. На селе «окололитературный трутень» работать должен был пять лет. Поработал в лесхозе меньше двух. Писал, и неоднократно, что счастлив был только на севере, в лесном краю. Там появилось его стихотворение «Народ». С этим стихотворением «затаскивать» Иосифа в «либеральный» строй западников было невозможно. Многие не понимают этого.
А кто сдал поэта? Люди странные. Первая публикация о Бродском в «Вечернем Ленинграде» написана Берманом. После статьи все, происходившее с поэтом, превращалось в приключенческие истории. Яков Лернер (жулик, фарцовщик и доноситель) довел дело мало известного поэта до суда. Синхронно как! Свой процесс в Москве. Свой - в Ленинграде. Евреи сажают евреев, чтобы потом превращаться в Нобелевских лауреатов. Хитро ведет себя Иосиф. Будто ведут его, подсказывают, что писать. Он и патриот. И диссидент. Антисоветчик, а потом почитатель советского империализма.
В Нью-Йорке, на дружеской попойке, признается: «Я - советский поэт». Эффектно пинает хохлов, читая свое знаменитое, в Стокгольме: «Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит!» На дворе - девяносто первый год. Неверно думать, что культурный посол России на Западе - это Эренбург. Бродский - вот тайное оружие наших «миротворцев» в погонах. Поют песни писаки с «Эха Москвы» - «Бродский - наш». Пройдет время, и узнаем, что поэта «вел» не только Лернер, КГБ, семья Профферов (у Пастернака, в Штатах, были свои «кураторы»), но и серьезные отделы в соответствующих разведывательных ведомствах. Снился странный Париж. Узкий дом из фильма «Парижские тайны» с Жаном Маре. Во время пожара с крыши прыгает не Маре, а я. Не помню, как рухнул на брезент. Другая жизнь, но снова Париж. Площадь Согласия. Узкие переулки. Одна дверь распахнута. Комнаты пусты, только что отремонтированы. Влажные обои. Влажный линолеум. Комнаты вытянуты. Иду, и - все темнее. Пар из самой темной комнаты. Спрашивают на французском, но я понимаю: «Вы в очереди, мыться? Сейчас, сейчас…» Бегом выскакиваю на улицу, прямо в картину Писсарро «Елисейские поля». Я - в майке. Вокруг женщины в длинных платьях, мужчины в шляпах-котелках. Страшно. Опять дверь. Ныряю внутрь. Потные, полуголые люди за мольбертами. В руках кисточки. На холстах - ничего. Один, в холщевых штанах, говорит: «Заходите, у нас просто. Спать будете вон в том углу». С улицы - автомобильный гудок. Выглядываю. «Рено» послевоенного образца. Холст, дерево. Мальчик. Зовет меня. Выхожу. Едем, а вокруг Питер. Полуподвал. Галерея. Хозяин - М. Говорит по-французски. На нем шапка-ушанка и ватник: «Я - вата», - сообщает М. Это уже, когда бредем с ним по проспекту Османна. Остановились. Нам подают мелочь. На мне тоже ватник. Кто-то спрашивает: «Вы из Сорбонны?» Отвечаем со злостью: «Нет». Тут же оказываюсь в новостройках. Рим. Кинофильм «Сладкая жизнь».