В метро еще работает театральная касса. В лотке бесплатная газета «Галерея». Бумага плотная, белая. Иллюстрации цветные: «С Днем защитника Отечества», - красным в центре первой страницы. Сильнейшее полотно Кривоногова «Защитники Брестской крепости». Серые трупы гитлеровцев. Живые еще, на последнем пределе, пограничники в зеленых фуражках.
Участники войны вспоминают: с годами становилось воевать легче. Одно дело брать Волоколамск, гибнуть подо Ржевом, совсем другая история с Будапештом и Веной. Мало говорят о второй половине процесса - о смерти. Немцы умирали в Бресте «налегке» - стремительное наступление, бегущие русские. Фашистам казалось: поумираем - но недолго и немного. Смерть европейского солдата еще молода, легкомысленна. А вот красноармейцам умирать тяжело. Для них смерть - безобразная старуха. Хрипло смеется беззубым ртом. И не смех это, а вопль отчаяния. Умирать с верой легче. Только поддерживать веру - ой, как тяжело! В конце войны все меняется. Эсэсовцу подыхать в подвале Рейхстага - ой, как тяжко. Теперь для него смерть - старуха. Для него она вопит в отчаянии, глумясь над истерзанной волей к жизни.
Не в идеях дело. Когда остаешься один на один с беспощадной старухой - ясно: человеческое - это не любовь, не ум, не самосознание. Это безразличная пустота человеческой малости. Здесь нечему сопротивляться. Смерть машет косой, а не косится. Ничего нет. Метафизическое величие сопротивляющейся смерти человеческой малости прочувствовали римляне. У греков маленькие полисы, а собрала их культура. Итог: философия, театр, олимпиады, архитектура и классические изваяния. Римское государство выстраивалось на метафизике старухи с косой. Итог - римское право. Законы, двенадцать таблиц, армия, бюрократия, латынь. Скучно, по сравнению с греками. Но: панибратское отношение к смерти. В римских лавках продавались уже готовые наборы для различных способов самоубийства. Парады. Воинские ритуалы.
У греков не были распространены боевые знамена. В Риме каждое воинское подразделение имело свой штандарт. Если в Греции театр - зрелище, то в Риме театр сама жизнь. Публичность, эффектность, безбоязненность. Хорошо проходили самоубийства во время пиров. Изощренные способы убийства, как элемент дворцовых украшений. Нерон и Сенека. «Театр военных действий». «Значительная роль в политике». Гладиаторские бои. Греческая культура периодически к нам возвращается. Римское «вся наша жизнь - игра» нас и не покидает.
Тяжкий гнет смерти выдавил, словно благовонное масло, из пор римской законности (театра) идею бессмертия. Бессмертие было присуще человеку. Римское государство «бунтовало» христианством. У вас, закоренелых язычников, роман со смертью, азартные игры с нею (говорят, Цезарь заранее спланировал весь спектакль своего убийства), а мы сыграем партию на тему бессмертия, вечной жизни. Воскрешение Лазаря был акт не менее революционный, чем речь Ильича с башни броневика на Финляндском вокзале. Маяковский, левак: «Я часто думаю: не поставить ли лучше точку пули в своем конце. Сегодня я, на всякий случай, даю прощальный концерт».
Континуум существования - континуум смерти. Та же музыка - между. Музыкальная фраза имеет два начала: отчаяние и радость. Континуум смерти на картине Кривоногова явно вбирал в себя красногвардейцев. А немцы, хоть и валялись дохлыми, были включены в континуум существования.
Вылезли на «Театральной». Большой пылает по-большому. На Большой Дмитровке - иллюминация. Воспалены электричеством тысячи кончиков проводов. Они, словно жидкостью трубочки, стремительно наполняются световым соком: фиолетовым, синим, желтым, ультрамариновым.
Дмитровка-змея постоянно меняет кожицу, отбрасывая старую шелуху в небеса. Проезд к Думе. Брат: «Почти год прошел с моей выставки». Сворачиваем к МХАТу. В харчевнях -ленивая молодежь. Чехов - в углу. А на Тверскую выставлены Станиславский да Немирович-Данченко. Подходим к памятнику Юрию Долгорукому. Здоровый мужик. И конь - ничего. Только - неправда. Долгорукий не был здоровяком, а лошади в те времена были росточком с монгольских.