С Зощенко что-то не так. Вход в кооператив, построенный писателями, - с Чебоксарского переулка. А во всех биографиях и предисловиях пишут: Малая Конюшенная, 4. Выходит, ненормаленка присутствует. Железные ворота. Кнопка: «В музей». Нажимаю. Щелчок - и узкий двор внутри грузного сооружения (дом надстроен двумя этажами). Каменное крылечко. Массивная дверь подъезда. Звонок. Открывшаяся лестница широка, ступеньки не крутые, удобные. По стенам стенды с информацией - Б. Житков, О. Форш, М. Слонимский, Е. Шварц, Н. Заболоцкий, Б. Корнилов, Вс. Рождественский, Казаков и их жены. Младший Казаков - Михаил, актер («Я старый солдат, донна Роза, и не знаю слов любви…»), здесь же, на фотографии. Маленький мальчик. Истории о женах занятны. Некоторые были игривы.
Окна на лестничных площадках широки. Удобно с разбегу выпрыгивать. Зощенко, несмотря на неврозы, угрюмость, ранения, прыгать не собирался, а до последнего дня работал, как вол - пьесы, рассказы, репортажи. С ним случилось странное. Грустный обличитель НЭПа (Чуковский подмечал в Зощенко странность: пишет смешно, задумаешься - выть хочется), тяжело мотавшийся по жизни (царский офицер - пять орденов, красный служака, телефонист на пограничной заставе, сапожник, счетовод, милиционер, инструктор по птицеводству (!)), знал цену трудовой копейки. А из «Серапионовых братьев» - самый успешный. Смелость в рассказах чрезвычайная - дураки, хамы, пошляки, выжиги. Писатель выставляет придурков, словно в тире мишени: долбай, новая власть, по недоумкам, оттачивай меткость. И оттачивали. Особенно в «Крокодиле», где автор печатался.
В середине тридцатых все изменилось. Из пролетарской республики с Троцкими, Бухариными, Рыковыми государство превращается в алую империю с Курчатовыми, Королевыми и стоящими за ними Иоффе и Бериями. Дворянин-сапожник понимает: надо менять курс. Дело, видимо, в великом физиологе Павлове (одном из основателей кадетской - самой многочисленной до семнадцатого года - партии). Пишется повесть «Возвращенная молодость» - братья-литераторы недовольны, фанаты в недоумении. Писем к суперпопулярному бытописателю приходит все меньше. Но в восторге от повести ученые-психологи, физиологи. Михаила Михайловича приглашают на знаменитые «Павловские среды». Странно: после революции хотели ликвидировать Академию наук. Физиолог Павлов (Нобелевский лауреат) засобирался в Швецию. Ильич рявкнул: «Не сметь трогать Академию и Павлова».
Бисмарк учил - войны выигрывают приходские священники и сельские учителя. А сейчас еще - ученые и инженеры. Павлову создали условия для работы, он мог размышлять на специфические кадетские темы (про Конституцию), да вот и Зощенко прикрыл. Между прочим, Сталин несколько раз, по много часов, беседовал с Вернадским. Известно, что гуманист и добряк, настойчиво советовал Иосифу Виссарионовичу не тянуть с обогащением урановой руды. Сталин - прислушался. Берия Лаврентий Павлович и руду обогатил, и бомбу сварганил. У Зощенко тогда - не получилось.
Сорок третий год. Алма-Ата. Михаил Михайлович пишет книжку, не уступающую по мощи урановому проекту, «Перед восходом солнца». Письмо Сталину: «Книжка шикарная, надо вам, дорогой тов. Сталин, «дать распоряжение» проштудировать ее внимательно!» Не совсем нормальное предложение - Сталину делать больше нечего. А между тем значение этих двух сочинений (да еще «Голубой книги») раскрывается только сейчас. У Фрейда, упершегося в сексуальные перипетии, есть одна (самая лучшая) работа - «Из истории одного детского невроза». Так Михаил Михайлович, еще в сорок третьем, Иосифу Виссарионовичу писал: прочти. Покруче Фрейда будет. Не успел вождь. За всем не уследишь.
В питерском «доме писателей» у Зощенко была пятикомнатная, самая большая, квартира. К пятьдесят восьмому году осталось всего две комнаты. В крохотном музее бросился в глаза гимназический аттестат - зеленый, тоскливый. Одни тройки. И - фотопортрет жены, Веры Владимировны. Образ - лихорадочный. Огромный рот. Острые, как бритва, глаза. Ляжешь с такой спать - порежешься. В спальне - железная кровать на одного, кожаные полуботинки, трость, три галстука - тонкие, как змеи. В кабинете - массивный стол красного дерева. Ундервуд.