Как смотрел на происходящие странности старый вояка? Стихов Ахматовой не читал. Да и статей своего зятя в глаза не видывал. В столовой, с пустыми розовыми стенами, с редкими, не ровно повешенными фотографиями, собирались. Искусствовед, его жена, еще жена. Обе «жены» ни хрена по дому не делают. Лелеют мелочи и черепки ушедшего. Выставили на мольберт гравюру, выполненную неким художником с пушкинского портрета Кипренского. Ахматова вела себя так, будто Пушкин - ее друг. Вот вышел из комнаты на минуту. Сейчас вернется. Во дворце Шереметьевых Пушкин как раз и позировал Кипренскому для знаменитого портрета.
На кухне же трудилась кухарка Аннушка (Смирнова). В той же квартире проживал сынок Аннушки - Евгений. Он вырос. Женился. Пунина уплотнили Смирновыми (Женя женился на Тане). Таня поставила на кухне свой стол, повесила полку с ковшом и поварешками. Да и с Бежецка явился Лева, гумилевский сын. Соорудил в конце коридорчика закуток. Поставил сундучок (на нем спал). Пришпандорил голую электрическую лампочку.
Как жил одновременно с двумя Николай Пунин? Или не мог он (в силу разных обстоятельств) жить с женщинами? Или жил с одной в присутствии другой? Тут же дочь от первой (стала комсомолкой, хотела в столовой поснимать иконы). Паша, многоженец, оказался «православным», иконки снять дочери не позволил.
Выходит Пунин в нижнем белье, с утречка, от одной из дам, а в дальнем конце коридора копошится мальчик от «второй» жены. Нагромождение - оно и было в основе так называемого «серебра» начала двадцатого века. Группка фривольных словотворцев и музыкантов заседала в «Бродячей собаке». Пили. Ели. Жили черт знает как и черт знает с кем. Беспорядочно. Тонкие чувства, высокая эстетика в «серебряной реторте». Не «золото». Грешили много. Но начиналась настоящая, простая жизнь: стирка белья, перенаселенность, папиросы «Беломорканал» и нечто «свальное». Кто такая Ольга Судейкина? А ведь подруга Ахматовой, и тоже одно время проживала в пунинском загончике, на виду у скорбящих Шереметьевых.
Левый флигель. Во дворце - Институт Арктики и Антарктики. Жильцов квартир пускали по пропускам через вахту. Вот идет Папанин. Мимо, с ядовитой тенью презрения, - Ахматова. Скользит, как черная, блестящая змейка. В норку к Пунину. Или: Отто Юрьевич Шмидт. И - мальчик с монгольскими чертами - Левушка. Что-то бормочет. Читает тихонько стихи отца своего, белогвардейского офицера Гумилева. Порочные странности мелкой буржуазии эхом отозвались в судьбе детей: лагерь, ссылка, исправительные работы. У греков праздник из двух частей: диалог и оргия.
Диалоги веду, словно умалишенный, сам с собой. Оргию не стоит понимать как пьянку-гулянку. Стою во дворе желто-каменного дворца. Куда идти? В Музей музыки (прежний Музей дворянской культуры). Или странная квартира с сочинительствующими небожителями «серебряного» века. Мандельштам также жил в Фонтанном доме: «Бессонница… Гомер… Тугие паруса… Я список кораблей прочел до середины…» Знаменитый горбоносый профиль Анны Андреевны (Альтман, Верейский, Серебрякова, Тырса) - и на надгробии. Очень напоминает росписи древнегреческих амфор.
Иду налево. Двери. Железные калитки. Двор, засаженный черными, высокими липами. Да, пришлось миновать вход в театр господина Додина.