Розанов смело рассуждал об ариях и семитах. Мол, арии стремятся к открытости и независимости в действиях. Семиты же скрывают истинные намерения, склонны к размышлениям. Англичанин Скотт лишь раз круто ударился в фантастику - в фильме «Чужие». «Бегущий по лезвию» - это не совсем фантастика. Фильм великолепен, оттого и провалился в прокате. «Ганнибал» - о человеческой жизни. Тут человек творец - но со знаком минус. Своеобразный взгляд на искусство и отношение к нему. Красота вдохновляет Лектора Ганнибала (Хопкинса) на немыслимую жестокость. «Гладиатор» с Расселом Кроу - силен. А вот «Исход» точно вписывается в то, что написано Розановым о семитах и ветхозаветных делах. Пятикнижие - для себя. Новый завет - для других. Жестокий бог - он все-таки лучше для нестойких людишек. Жестокость превращает сборище особей в нацию. Слюнявые сказки про Христа (чистый рафинад) - расслабляют, приводят к эгоизму (меньше сделал - больше получил). Рассказы о рае, который не потерян навсегда, а ждет каждого индивидуально, ставит перед человеком ложные ориентиры: имеешь способность выбирать - значит, человек. Ветхий завет жесток - умеешь подчиняться, не роптать, не искать смыслов - вот ты и обрел человечность. Проблема вождя, лидера. Все это для Скотта характерно со времен рекламно-клиповой юности.
После киносеанса взяли в «Севере» тяжеленький торт «Киевский». Дома съел впечатляющий кусок с чаем. Нарезал яблочко. Смотрел по телику документальный фильм о Довлатове. О Федоре Панферове фильмов не снимают. Забыли Бориса Полевого, Ефима Пермитина. Когда речь пошла о заповеднике в Михайловском и о том, как в музее Сергей выпивал и закусывал - уснул. Снился город, потрясенный тревогой, безлюдный. Выбеленные временем и дождями дома. Выбитые окна, а рамы давно выдрали с корнем. Надо развалины защищать. От кого - неведомо. Раздваиваюсь. Одна половинка держит оборону на севере. Другая - на юге. Та часть, что на юге - я - китаец (тупорылый меч, шелковый халат). Я - викинг - на севере. Веду одновременно огонь из двух пулеметов. Вдруг половинки «я» соединяются. Был разъят - одиночества не чувствовал. В единении ощутил одиночество. Вышло так, что ранен. Помочь некому. Умирать долго. Валяюсь в пожухлой траве с сотрясенной башкой, вспоротым брюхом. Хотел ползти, но силы оставили. Глаза упер в серое небо. Нехороша жизнь в одиночестве. А здесь - смерть одинокого. Нет надежды. Стал зубами рвать вены на запястьях. Кровь вытечет, окочуришься быстрее. Ужас нарастает. Обычно просыпаюсь. Тут - не получилось. Возле Казанского собора. Темно. Внутри - огоньки лампад. Не пускают. Молодой человек говорит: «Ранен. Кишки вываливаются. Умрешь. В храм - нельзя. Служба там. Накровишь». Мимо идут люди, не останавливаются. Не смотрят на меня. Я: «Да у меня кровь вся ушла. Видишь, какой я синий». Парня уже нет. Вступаю под желтые своды колоннады. Массивная дверь. Вот «Святой Стефан», которого рисовал М.
Трясут за плечо. Открываю глаза - брат. Говорит: «Вставай, поехали». Завтракаем и - на улицу. Там - сильный мороз. Успело выпасть немного снега, и солнце бегает лучиками по пушистой шкурке. Хруст и свежесть. Все высохло на морозе, и небо не плачет дождем, а веселое, синее. Едем на Седьмую линию Васильевского. Там - храм Благовещения. Светлый, ухоженный, но не новодел. Строили в XYIII веке, а нынче там священником служит знакомый М. Он-то и заказал брату образ Николая второго. Подходим к иконе. Образа, выполненные М., вешают всегда в сторонке. Вот и Николая, вслед за Стефаном, разместили сбоку, напротив заиндевевшего окошка. Золотой фон красивого императорского личика горит, как пламя, рвущееся из сопла авиадвигателя. Светло-желтое. Почти белое. Работы брата мне нравятся, дороги. Хорошо работает мастер. Говорю: «Сегодня вечером идем в филармонию на пианиста Павла Егорова. Гайдн и Шуман».