Индикатор безумия - молодые девчата. В Москве, на центральных улицах - кафешки. Сидят девушки. Пьют. Едят. Но лица - это что-то! Высокомерие поднебесное. Ничего вокруг не видят. Ручки в кольцах. Вилочкой ковыряются в том, что называется едой. И - в ноутбук. Или - накрашенные глазки в айпад-айфон. Губки от жирной помады смыкаются-размыкаются, вяло шевелятся в процессе телефонного бесконечного разговора. Ножка на ножку. Все обтянуто на ляжечках, и одной ножкой осуществляются покачивания. Бесконечные вялые междометия, что считаются болтовней с мамашей или приятельницей: «Алле… Да… Нет… Не знаю… Ой, да что ты. Ну, передавай… Нет, не надо».
Модно пустить в трубочку матерка. Словцо - неэнергично. Обозначает, допустим, нечто нулевое. Словцо должно играть, топорщиться - мат русский все же! В устах девушки оно, нулевое, валяется в мобиле, как сдохшая, раздувшаяся улитка и воняет. Мат - средство сильное. Но скоропортящееся. Преступление, в таких речевых оборотах, не проявлять творчества, «тянуть кота за хвост», отрезая от него по кусочку. Итоги упадка в том, как общаются между собой девицы.
Отними у человека слово - и не человек он. Оттого и бьются за слово. Хотят убить народ - умерщвляют язык. Вот и умертвили почти. Слово - душа. Есть душа - есть сила. Дьявол просачивается сквозь предложения. Раньше – памятливые бабки-сказительницы. Глухие деревни - а там - Марья Криволапова да Марфа Крюкова. Пошустрее Гомера были сказительницы. Конечно, Белов - «Привычное дело», Распутин - «Последний срок», Астафьев - «Последний поклон». Деревенской говорней не брезгали. А Шергин? А Личутин? В итоге: прочнее то, что последнее. Катастрофа. Ивана Африкановича представить не с топориком в руках, а с ноутбуком - дикость. Был Бунин - словесный мастер гибнущего дворянства. За Буниным - Казаков, Георгий Семенов, несомненно, волшебники Паустовский и Пришвин. Нагибин - нет. И не Крупин - слабая тень Белова. Слабоват Шукшин. Советская власть сделала выбор в пользу дворянского, крепкого, грамотного языка. Монстры: Леонов, Иванов, Абрамов, Чаковский, Залыгин, Алексеев. Книги добротные, зря говорят, что скучные.
Партийная элита отодвигала деревенский язык, говоры в область краеведения, этнографии. Шла за Буниным, который крестьянство презирал. Крестьянин, по Бунину, не есть крепкий строительный материал для государства.
Платонов не писатель деревенского склада. В платоновском языке догорела свеча русской революции. Платонов - метафоричен, отрывочен, нервен. Душа его лихорадочно, взахлеб потребляет огненную жидкость русской революции. Опьянились речью и, тут же, похмелье от нее. Как у художника Филонова. И вот нет ничего. Одно словесное фиглярство: Сорокин, Быков, Пелевин и некто Гришковец.
В Ленинграде девушки не так густо намазаны, не так ленивы, как в столице. В мате их еще чувствуется энергия, а сплевывают слюну, покурив не хуже пацанов. Но, дуры точно такие же, как и в Москве.
Фойе кинотеатра «Художественный». Сидим с М. Ждем допуска в зал. У молодежи - попкорн и кока-кола. Ридли Скотт один из первых бойцов, кто ворвался в окопы русской обороны. Он и до сих пор рубит, кромсает в клочья остатки нашего языка и трезвого взгляда на жизнь. Будучи евреем, вколачивает классно, за огромные деньги, ветхозаветные образы и идеи. Гимн Моисею. Увидел Кристиана Бейла, чуть с кресла не рухнул - вылитый Юра Иванов в молодости. Один в один. Может, и правы энтузиасты исторических исканий, утверждающие, что чуваши - от шумеров.