Вот Меньшиков - бродит по пустынному дворцу. Глухой декабрь, и в три часа пополудни темно. Одно дело любоваться. Другое - жить. Ходит светлейший князь в тулупчике по залам, вглядывается в стальное зеркало залива. Злая луна лупит тусклым светом сквозь голые сучья нижнего сада. Просовываю лицо между жердями ограды, заворожено вглядываюсь в клумбы, покрытые ущербной ледяной коркой. Кусты вцепились тьме в брюхо. Рвут его ветвями-крючьями. Гуляет ветер по дворцу, ограниченному полукружьями анфилад. Летом сады и парки одеты листвой, украшены цветами и фонтанами. Ласковое солнце, как нежный шелк, обнимает плечи природы-прелестницы. Скрыто - прямые ли ноги, не кривая ли спина. Подтянут живот. Подоткнута грудь. Флиртовать с такой дивной особой - одно удовольствие. Но в декабре парк - гол. Сад - пуст. Видно: стволы деревьев - как толстые вены. Травы желты, похожи на мертвые волосы, что растут не там и не так. На мраморных статуях деревянные кожухи. Белые. Напоминают гробы, поставленные на попа. Не прикрытая бедная местность по душе. Легко катить на велосипеде под горку. Но приятнее взбираться в гору, тяжело проворачивая педали, ловить грудью ветер. Надо, чтоб одоление было бесконечным. Тогда оголяется душа. В рубцах, в язвах, в неуюте и тоске сизифова подъема. Рухнуть, скончаться в самом сердце осенней сырости, у мокрого ствола. Пусть будет холод, ветер, одиночество и послабление для избалованного глаза - великолепный дворец, стынущий с тенями покойников в слякотной глуши.
Желание проникнуть, вопреки охране, на территорию парка стало неодолимым, острым. По обочине двинулся к дальним домам, туда, где из парка с шумом вытекает речка. Через нее перекинута металлическая труба. Можно перепрыгнуть через ограду, пробраться по трубе, выйти на дорогу к воротам, ведущим во двор нижних домов. Там - монументальные скульптуры. В прошлый раз видел замечательное изваяние Дон Кихота и Санчо-Пансы. Группа слепых, которых еще один инвалид увлекает в пропасть. Страшная фигура медной смерти с косой, в хламиде с капюшоном. Была весна, солнце, черные фигуры нагоняли жуть. Потом их установили в Александровском парке Царского Села, рядом с декоративной средневековой башней.
Лезть через колья не решился. У меня в хозяйстве есть еще элементы, которые пригодятся. С Дворцового проспекта свернул на круто взбегающую вверх Манежную улицу. Достиг перекрестка с Александровской и свернул направо, чтобы выбраться на Иликовский проспект. Направился в сторону парка. Поплутал среди строительного мусора (реставрировали какую-то церковь). Встретил толстого парня с маленьким рюкзачком. Наивный спросил: «Как попасть в парк? В ограде должны быть лазейки». Не хотелось обижать встречного. Не скажешь же, что при имеющихся габаритах нужна не лазейка, а пролом. Сказал: «Сейчас Ломоносов отреставрирован. Нужна валюта и не нужны халявщики. Оттого забор высок, его аккуратно чинят». - «Я не халявщик, - обиженно воскликнул упитанный молодец, - русский я, хочу попасть». - «И я русский, - отвечаю, - итог: ни ты, ни я сегодня в парк не проникнем».
Поспешил прочь. Встречались автобусные остановки. Автобусов не было. Сырой туман рассеялся. Стало совсем темно. Крупными хлопьями повалил снег. Думал: «А что делала в такую погоду Екатерина Великая? Ринальди соорудил Китайский дворец. Трещат дрова в изразцовых печах, сгорая. Оплывают свечи. Ветер с залива бьется в широкие окна. Катя, в пуховом платке и мягких чувяках, грузная, одышливая, бредет из зала в зал. Рядом дворец муженька, Петруши. В этом дворце подписал он отречение от престола в Катину пользу. И умер странно. Жена знает, отчего умер. Перед Китайским дворцом - овальный пруд. Белый лед. Белая скульптура Тритона.
Вывернул на Новую дорогу. Посередине - глубокий провал оврага. На дне - река. А с левой стороны скопилось у старинной дамбы широченное озеро. Лед пошел пятнами, как кожа покойника. По берегам - лес. За ним - пьяные крики, кто-то затягивает: «Напилася я пьяна, не дойду я до дому...» Грохочут салюты. Мечутся голубые всполохи.