Другой сосед: «Сначала думали - жизни много, а Космос маленький. Пифагорейцы все перевернули: Космос огромный, жизнь ничтожна, случайна. Биологическое существование расточительно. Смертельный ресурс бесконечной Вселенной. Хватит на десять минут, в космическом, конечно, масштабе. Слишком зыбко и зябко. Необязательно. Много думаем о смерти - не о своей, о смерти мира. Боимся. Не боли, а одиночества в космосе. Никакой иной жизни, кроме человечьей, во Вселенной нет».
Проснулся. Капли бьют о жесть. Брату лучше. Он укоряет, что заставил у дверей Зимнего дворца ждать девушку, которая провела бесплатно. Это правда. Часы завел, а не заметил, что они отставали на час. Стоял у Выставочного зала Союза художников, а должен был подойти ко входу в музей: «Девушка - искусствовед. Работает в отделе реставрации. Ее помощь очень нужна, а ты заставил человека выбегать неодетым на холод, выискивать тебя в толпе».
Винился и каялся. Ел котлеты, торт. Пил чай со сливками. Последний день две тысячи четырнадцатого. По радио какой-то парень захлебывается в поздравлениях. Сообщаю, что еду на Пискаревское кладбище. Мать: «Ты, сынок, все по кладбищам. В прошлом году - в Александро-Невской Лавре между могилок ползал. Нынче - Пискаревское». Напоминаю, что были еще кладбища Ваганьковское, Волково, погосты Донского и Новодевичьего монастырей. Осталась Троице-Сергиева Лавра да вот Пискаревское. Заявляю: «Здорово же! Год умирает. Последний день. Вот и провожаю в соответствующих местах. Шестой десяток уже. Многие о вечном задумываются. Я же глуп. Думать лень. Удобнее бродить и чувствовать».
Вышли на улицу. Вчера - хрустальный морозец. Сегодня - слякоть, холодный ветер, дождь. Говорю М.: «Погода соответствует. Поехали со мной на Пискаревку». М.: «У меня в Академии должники. Сидеть часа четыре. К тому же встретил знакомую. Из Тюмени. Нужно всем сделать маленькие подарки». - «Так это не у тебя должники, а ты должник», - заявляю решительно и смеюсь. М.: «Положение мое двояко!»
По Садовой выходим к загончику, в котором женщины с простыми лицами торгуют елками. Берем красавицу - стройную и крепенькую - за пятьсот рублей. М. взваливает елочку на плечо и удаляется в серую, туманную изморозь. Не удержался. Проскочил к голубому с золотом Никольскому собору. В мрачные дождливые дни питерские храмы, как вооруженные гвардейцы, отгоняют штыками-колокольнями смертную тоску низких небес. В Никольском - темно. Теплятся малиновые лампады.
Иду по Лермонтовскому. 31-го декабря, как всегда, в «Октябрьском» - Эдита Пьеха. Братья Запашные, приручившие, кажется, уже всех львов и тигров планеты. Ледовый балет Ягудина. Питерское новшество - сеть рыгаловок под названием «Бери и беги». Быстрая еда. Внутри передвижных фургончиков - тусклый свет. Люди в белых колпаках что-то жарят на круглых черных плашках. У метро - сельдь в бочках. Ощущение - сельдь в два раза толще по сравнению с вчерашним днем. Вчера - мороз, а сегодня - рыбины пропитались серым балтийским туманом.
