Вокруг роились девчонки. Он их небрежно менял. Когда я начинал гундеть, что выпивки и бабы Иванчика до добра не доведут, надо заниматься, готовиться к экзаменам, Юра небрежно отвечал, что я слишком серьезно ко всему отношусь. Но он понимает, что мне, как руководителю школьной комсомольской организации, такие вещи положено говорить. А вот он – и с бабами будет гулять, и пить, и курить. Но в тот институт, в который наметил, обязательно поступит.
Юра легко поступил в МИФИ. Когда я бывал в Москве, у него в гостях, мы сидели в любимой студенческой пивнушке, и Юра, под третью кружечку пива, напоминал мне эти разговоры. После МИФИ, кстати, Юра окончил еще и МГУ, факультет математики и механики. Иванчик, учась в МГУ, говаривал: «МИФИ – институт хороший. Но теоретическая база слабовата. А мне нужны фундаментальные знания».
«Фундаментальные знания» Иванову нужны были для того, чтобы перебраться в ЮАР. В ЮАР он так и не поехал, осел в Москве. Нынче коммерсант средней руки. Каждое лето ездит на охоту и рыбалку на Дальний Восток, где у его второй жены Ирины какой-то родственник, кажется, брат, мелкий местный начальник.
Общественной работой Иванов не увлекался. Моментально, за полчаса-час, делал уроки – и на тренировку, и к девочкам. Одна девочка ему не поддавалась. Это была Ирка Семенова. Как ни старался Иванчик – не получалось. Юра говаривал: «Вчера с Семеновой так на Волге «Фетяски» напились, что я домой с трудом добрался». «Не ври, Иванчик», - мерзким тоном отвечал я. Появлялась вызывающая Семенова, и я начинал: «А скажи-ка, Семенова, тут кое-кто говорит, что вы вчера…» Но не договаривал. Иванчик отчаянно хватал меня за руку, и мы начинали бороться, а Седик при этом саркастически ржал.
Седик тоже не желал жертвовать личное время на общественную работу. В конце 70-х - начале 80-х молодежь занималась общественной работой либо по принуждению, либо из карьерных соображений. Я занимался этой работой не то, чтобы с огромным желанием, но и цинизма в моих действиях не было. Надо, значит, действительно надо. Правда, с годами энтузиазм, естественно, «увял» и даже несколько осыпался.
Когда нас приняли в пионеры, стал первым командиром нашего отряда. Долгие два с половиной года, до отъезда в Москву, в голове у меня крутились отрядные собрания, линейки, макулатура, металлолом, тимуровская работа, конкурсы строя и песни, зеленые патрули, помощь отстающим в учебе.
Хочешь-не хочешь, а раз в неделю у школьного вожатого – совещание. А там председатели пионерских отрядов из старших классов. Знакомства, полезные связи. Просто так дурная шпана уже не полезет. На этих собраниях порой сильно ругались – споры о том, кто собрал больше макулатуры, кто действительно победил на конкурсе строя и песни.
Было чувство причастности к избранному сословию. Остальная школьная масса – враги, да и друзья – говаривали: «Ну что, начальство? Чего вы там нарешали?» Когда «нарешали» было в пользу твоего класса, то редко радовались. Но удовлетворенно молчали. Но зато когда «решали» не в пользу класса, начинался гундеж, который надоел за долгие годы: «Ну вот! Мы так и знали. Знали, что так и будет».
Вся эта трехомундия продолжалась и летом – в школьном пионерском лагере. Тебя снова выбирали командиром пионерского отряда.
У меня было так: школьный пионерский лагерь, потом на самолет – и в Уральск. А что в школьном лагере? А там Седов с братом, гордый Лара и верная Лариска Лошкарева.
Когда начинался гундеж, то заявлялось не раз – за место не держусь (а так оно и было), занимайте пост командира отряда – и рулите. Тут гундеж прекращался, слышались голоса: «Да ладно уж, ты взялся, ты и тяни».
Один раз было серьезно – ухожу. Приступили к выборам нового командира. Галдели, галдели – дело склонялось к кандидатуре Майки Любимовой – честной и умной, а главное, смелой девочки. Но Майка встала и сказала: «Я командиром не буду». Стали допытываться – почему? Просто разрыдалась – нет, и все.
Никто не хотел в командиры. Но все командира ругали или обсуждали. Никакой выгоды от этого поста не было. Одни хлопоты.