Интересен наборный пол в Зимнем дворце. Позолоченные двери. Медные изогнутые ручки. Камины. Часы с сахарными цифеблатами и черными стрелками. Средневековые резные шкафы, секретеры, эстампы, подсвечники, бюро, рамы зеркал, замки, изысканные гребни, кофейные сервизы, вилки-ложки, одежда, сани, кареты. Хороша немецкая живопись, но сейчас, когда несусь по высоким коридорам, наскоро снимая экспонаты «русского ковчега», вопрос: почему у Брейгеля черные рамы, а в немецкой галерее – полутьма? Из-за тусклых ламп? Укорененное любопытств приковывает взгляд к витрине, за которой серебряные туалетные приборы знатных дам восемнадцатого века. Там - смешные обезьянки, шарманщики, пудреницы, коробочки, сосудики с малюсенькими ложечками, щеточки, пуховики, помазки (дамы брили ноги?). А еще начищенные до блеска подносы с массивными рукоятками по бокам.
Проскакиваю Рафаэля, Да Винчи, Микеланджеловского «Мальчика». За окнами, выходящими в «висячий сад», расположившийся между дворцовыми стенами, сумрак. Сначала он светло-синий, потом глубоко синий и, наконец, почти черный. Загорается первая звезда. Ветви кустов в саду - рельефной черноты. В белых ящиках скрыты мраморные скульптуры. Шелестящие толпы зарубежных старичков. Далекий звон часов, отбивающих четыре часа. В неярких лампах - мягкий свет. Ларьки с огромными календарями, украшенными репродукциями с картин Гогена.
Подкрадывается тревожное чувство. Гоголь ощущал, что окраина Руси, подогретая южным солнцем, - с гнильцой. «Вечера на хуторе близ Диканьки». Сначала - смешно: черти, в трубе застрявшие, ярмарочное пьянство, Солоха, черевички. Ужас нарастает постепенно. Кончается «Вием» (упыри, вурдалаки). Нынче Хома Брут чертить мелом круги должен не в обветшалой церкви, а на Майдане. У них ладья обвалилась на Крещатике. Янукович шел на инаугурацию, а перед ним дверь дубовая захлопнулась. Потом венком у Вечного огня по лбу ударило. Порошенко отправился царствовать, и солдатик из Почетного караула в обморок свалился. Мужик удавился на новогодней елке, что посреди площади Незалежности торчала. Глаза блеклые, выпученные (в Интернете видел). Всё мертвец видел. Видел и Иловайский котел, и наемников-негров. Николай Васильевич сбежал из гниловатой украинской жути в Рим. Потом - в Россию, где попрохладнее. И все равно ум за разум зашел.
Смотрю на серебряные баночки для кремов, и оживает огромное тело мирового музея. В американских блокбастерах держат в неволе инопланетных монстров. Изучают неведомое. Чудища оживают, вырываются на свободу. Кровь. Расчлененка. Людишек жрут-бьют почем зря. Рембрандт с Рубенсом - ах, как красиво! На деле - замороженные чужие монстры. Никто не изучал Брейгеля с Менгсом с «другой стороны». И вот они встают у меня за спиной.
Перед закрытием созерцал греческую статую речного бога Илисса из Британии. Дядька серьезно побит временем. Структура мрамора выщерблена ветром и дождями. Грудь в глубоких шрамах, словно лев огромной лапой чиркнул. Скульптура огорожена канатами. Полумрак. Я и пресноводный бог. Мы одни. Только женщина-полицейский, в черном и с наручниками, мнется возле двери. Музей закрывается. Но не засыпает. Чужое проснулось. Долго не успокоится. В Эрмитаже никогда не чувствовал никаких запахов. И вот теперь унюхал - кровью пахнет.
