Пью чай с молоком. Шелестит радио. Голос мужской. Похоже на тихий шепот, что во сне приказывал шагнуть с моста. В последние дни декабря человеку не хватает адреналина и серотонина. Из сна индивидуального в сон общественного бытия приходится перескакивать, опираясь на разницу ужасов: того, что снится, и того, что предлагает реальность. Выплеск энергии подтверждает правило: минус на минус дает плюс.
Наевшись, надеваю часы (привязка старого артиллериста к местности). Вываливаюсь на улицу. Климов переулок тих и таинственен. Удивительно небо: размятые по тверди, висят над городом легкие облака. Сквозь растащенную по голубому вату горит невидимым солнцем небо. Оно - твердое, холодное. Вата облаков неподвижна. Ни небеса не давят на город, ни Питер не лезет в небеса. Состояние невесомости: земное не мешает небесному, небесное не трогает земное. Где-то меж остановившимися жерновами стихий болтаюсь я - жалкая, маленькая жертва снов, огромных, непонятных. Обычно они скребутся друг о друга, уничтожая пыль - людишек.
Улица Лабутина. Из цокольного этажа выселяют муниципальный театрик. Емкий железный контейнер забит обломками бутафорских кресел, сервантов, рваными костюмами. Множество бутылочек из-под гелей, муссов, кремов. Деревяшки с приколоченными кусками ковролина. Хлам пестр, безобразен на фоне блестящего инея, осевшего на деревьях, и снега, ночью припорошившего тротуары. Рабочие в ярких накидках вытаскивают из дверей рояль. Струны из черной утробы торчат в разные стороны и противно визжат, когда инструмент бьют о косяки. Мусорные баки переполнены. В городе на Неве любят оставлять недопитые бутылки пива, кока-колы в сквериках, на парапетах рек и каналов. Ни в одном городе России не попадались недопитые емкости с водкой, коньяком. Не говоря уже о текиле с виски. Лежит высосанный до капельки «Немирофф», оскорбляет очевидностью человеческой жадности до кайфа. Фунфырики вылизаны досуха. На помойках – пустое стекло.
Дома лезут в небо тощими боками. Коммерческая застройка девятнадцатого века. Мило: гладкая поверхность и, вдруг, одинокое окно где-нибудь на уровне пятого этажа. А с крыши выдвигается козырек крашеной жести и присобачены тонкие перила. Наверху парни в монтажных поясах. Сбрасывают лопатами снег, задорно кричат в колодец двора: «Поберегись! Убьет!» Снег валится на кустики чахлого скверика, на рекламные плакаты. Вот Немоляева в веселой антрепризе. Шапка снега нахлобучилась на башку Преснякова Никиты. У него своя группа, и огромный баннер утверждает, что коллектив уже страшно знаменит. Внуки Аллы Борисовны. Как они надоели!
