В книгах, которые оставил дядька, благородной, папиросной бумагой были переложены портреты Александра Сергеевича Пушкина. Книга называлась «Пушкин в жизни». Автор - Викентий Викентьевич Вересаев. Во втором, голубеньком, томе были уже «Спутники Пушкина».
Прочел книги студентом. Тогда же прочитал и «Гоголя в жизни». В 9-м классе читал вересаевскую «Автобиографию» и «Записки врача». А тогда, на огороде, вертел голубоватые томики. Пришла мама, сказала, что давно их ждала, наконец передали на неделю, а тут сидит сын на деревянном ящике и грязными руками в книжках копается.
Мама вымыла мне руки, и я упросил ее дать мне эти книжки досмотреть. Мама спросила, что же в них смотреть, а я ответил: «Буквы. В этих книгах необычные буквы». На самом деле я не просто рассматривал буквы – я тут же начал читать введение, а до этого я книги нюхал – пахло хорошей бумагой и чуть-чуть горьким табаком.
В течение недели книги были прочитаны и отданы. Мама читала ночами. Я засыпал, а свет в спальне горел. Мама читала в постели. Отец ворчал и уходил спать на диван в зал. При свете папа спал плохо.
***
В начале 70-х появилась цветная фотопленка - гэдээровская пленка ORWO. Увлечение фотографией было повальным.
Я мечтал о фотоаппарате «Любитель». Отечественных аппаратов было достаточно. От простых до высококлассных. «Любителя» я по каким-то причинам не получил, но папа купил для семьи и в собственное удовольствие неплохой аппарат «ФЭД». Устройство действительно хорошее, с ломовской оптикой. Могло делать снимки автоматически. Завод был с рычажка – повернул рычажок – и кадр к съемке готов. В самом аппарате было устройство, показывающее, какой режим устанавливать для пленки.
С «ФЭДа» и делались цветные снимки. Дядя Рэм на своем оборудовании, которым пользовались и мы, проявлял черно-белые пленки и делал черно-белые фотографии.
Цветные снимки делали в фотомастерских. Чтобы делать слайды – надо было ехать в Москву. То мама, то отец, выезжая в командировки, всегда везли с собой пленки на проявку. Там-то и делались слайды. Дома ставился диапроектор. Выключали свет, и на огромный белый экран выводились цветные изображения. Это было так здорово, что Разумовы, которые приходили смотреть к нам слайды, засиживались допоздна.
Мощные снимки получались на осенних прогулках в лесу. Город стоял на краю дубовой рощи. Это была вековая роща. Огромные дубы распахивали кроны над полянами, над зарослями орешников.
Под моими ладонями живет ощущение дубовой коры. В лесу трогал и гладил кору деревьев. А дерево было одно – дуб. Кора была жесткая, крупно забранная в серовато-черные жгуты и неровная. В неровности коры дуба была и мудрость, и сила. Сильно ударить рукой по дубовому стволу было больно. Касаться можно нежно, ласково. Обхватить такое дерево в одиночку трудно. Обхватывали вдвоем-втроем.
Под дубом росла мягкая трава. Все усыпано желудями. Жители деревень набирали желуди мешками – кормить свиней. Желуди, на вид такие аппетитные, ореховые, на вкус оказывались горькими.
Есть еще дерево, поверхность которого мне нравится, – это сосна. За Волгой бескрайние хвойные леса. Хвойный лес шумит вершинами, как море. И даже спокойнее, глуше, величественнее.
Стволы сосен ярко горят на солнце. Они гладкие, но не гладкостью нравятся. Гладкость стволов как раз неприятна. Мне чем-то отрадны, близки тонкие, легкие пластинки, которые можно аккуратно снимать с сосен. Эти пленочки летят по ветру.
Легкость сосновых кожурок сочетается с мелким песком, который усыпан длинными сосновыми иглами и сухими, неудобными на ощупь шишками. Но все же дубовая кора –кора моей жизни.
Мама в синем джемпере в крупную звездочку. Отец в индийском свитере, светлом, с замысловатым зеленым узором. На мне была серая кофта из верблюжьей шерсти. Эту кофту прислала бабуля. Ее носил дядя Вадим, когда был такой же маленький, как и я. Кофта отлично сохранилась, и бабуля выслала ее, чтобы я надевал эту кофту, когда пойду гулять.
Кофта мне понравилась, и я поддевал ее под серый школьный пиджак. Являлся в школу – в пиджаке и в верблюжьей кофте. Мама прекратила сезон «серых кофт», заявив, что в школу в этой кофте я больше не пойду. В школу я ее больше не носил, но на улицу таскал до полного «упадка» несчастного верблюжьего изделия.
На маленьком Олеге была шапка с завязывающимися на макушке ушами и зеленый же, в полоску, свитер.
