Театр раскинулся под вечерним небом. Вряд ли «небу» нравилось все то, что столетиями извергалось из этого «вулкана человеческих страстей». Почти полный круг сидений прерывается сценой с каменными постройками, что служили кулисами. Сидят немногие. Солнце клонится, и жара неподвижная, густая. Сбоку - объявление о предстоящих спектаклях. Одни греческие трагедии (то есть человеческий рык и недовольство вновь возносятся в небеса).
Вот люди! Страсти кипят. Язычество в ярости достигло крайнего предела. Пришлось подсовывать христианство для того, чтобы сладенькой водичкой залить кровавые ветхозаветные излишества. А греческие трагедии живы.
Садимся с И. на каменный приступок, бегущий полукругом вокруг арены. Камень - не гол. Покрыт деревянными досками, на которых краской обозначены посадочные места. Два местечка покрыты мягкими дерматиновыми подкладками. На черной блестящей поверхности надпись: «Служебные места». Встали с камней и сели на них. Люди на сцене суетятся, развешивают тряпки, выкрашенные в черный цвет. Двое возле треножника, забитого поленьями. Разжигают. Стоят еще несколько треножников с дровами. Они будут гореть. Угли будут осыпаться на камни. «Готовятся к вечернему представлению. Будет освещение. Здорово: луна, ночь, красный огонь, актеры в белых туниках. А еще Бродель этот с Римским клубом». «Кто такой Бродель?» - спрашивает И. «Модный историк. Историю надо оценивать, но не по личностям и не по движению людских масс, а по экономическим и географическим условиям. Первая мировая - мутили англичане. Сталкивали Германию и Россию (новых европейских хищников). Думали, по Броделю, что Германия проиграет: нет глицерина для снарядов и каучука для автомобильных колес и электрических проводов. Вышло не совсем так, как рассчитывал Бродель с англичанами. Немцы, а потом и русские изобрели искусственный каучук, нитроглицерин, и угольная Англия быстро скурвилась. Пришло время нефти. Теперь - газа. Тогда появился Римский клуб. По начертаниям Броделя, который умер в 85-м, вычислили - энергоресурсов на миллиарды - не хватит, ну, и так далее. Как вытравить из истории человеческий фактор? Куда девать Софокла и Еврипида? Что делать с нудными богословами и идеалистами? Все - от мелочности западного человека. Тесно там. Упрутся рогом в идею и сверлят, и сверлят…»
Вышли за ворота Херсонеса. Тут же - маршрутка. Через двадцать минут на Большой Морской. И. пытается купить сим-карту для связи с Россией. Но симок нет ни в одном магазине. Серый, в псевдорусском стиле, Покровский собор. Великолепные мозаичные изображения святых и здание, похожее на дорогой торт в завитушках.
На площади Лазарева - столовая в подвале. Берем две солянки, бифштексы с рисом, компот. Садимся в уголок. Душно. Влажно. Да и рис остыл. Но хлеб - белый, пышный - хорош. За соседним столиком многодетная армянская семья. Толстая мать квохчет над тремя пацанятами. У малышей большие влажные глаза. Горят, как драгоценные камни. Гортанна речь матери. Молчалив плотный, низенький отец.
На улице тесно от народа. Река людей течет на набережную, к Графской пристани. Идем зигзагами. Сначала набережная Корнилова. Центральный рынок, бесконечные ряды с сувенирами, дельфинарий. Раздают листовки с диковинными партиями и общественными движениями. Конкуренция высока. Суют призывный листочек: «Аквапарк! Голубой залив! Морская вода! Новая горка!» Веселая зубастая акула с черепашкой изображены на фоне пятидесяти рублей. Дашь этот билетик, и полтинник - минус. Скидка. А сколько полная стоимость - не сообщается.
Берег крутым бетонным боком втискивается в бухту. Прогулочные катера прыгают у причальных стенок. Вдали - белый клык обелиска в приморском парке, светлая лента Константиновского бастиона и пирамидальный храм на Радиогорке.
