И. резво бежала впереди, пока не достигла железной лесенки, прикрепленной к стене. Она лазучая. Уцепилась, быстро перебирая руками, стала спускаться вниз. Весело смотрела на меня снизу вверх, говорила, что я боюсь высоты, а она не боится. Мне, действительно, было немного страшно. Да и лень. Сказал, что пойду верхней тропинкой до каменной арки, сквозь которую узенькие ступеньки давали возможность пешеходу спуститься к дому коменданта дворцового комплекса. Шел по тропинке, шелестел листочками-лодочками. Солнечный свет был плотный, и, казалось, свет этот сгущался, превращаясь в пахучий, вкусный воздух. Веяло розами, нездоровыми цветами магнолии. Запах сгущался, воздух уплотнялся до синевы. А уж эта синева уплотнялась до желтого камня, зелени листьев. Тени были резкие, разломленные и разбитые на куски. Потрясающий калейдоскоп черного, золотистого, серебряного принимал границы и вовлекал меня, коричневого и бородатого, в свою безумную игру. Свет, воздух, предметы, обремененные тенями, агрессивно обрушивались в тот день в Ливадии.
Со времен Леонардо человечество знает, что цвет есть верное свидетельство беспрерывного движения. Границы, проведенные слишком четко, - напрасная попытка остановить это беспрерывное изменение. Тот, кто ломает на изображении линию, либо вовсе удаляет ее с полотна, поступает не просто как художник, но как правдивый исследователь мира. Великий живописец упустил одно - движение, выраженное в цвете, борьба с линиями имеет разную интенсивность. Движение еле ощущаемое, веселое. Но, может, и агрессивное, активное. Наше зрение создает приблизительную картину окружающего. Отображенное движение мира есть основа мышления. Но нынешним солнечным днем сама природа вознамерилась переменить способ моего мышления. Развлекался тем, что оживлял фразы, тени мыслей. А оказалось, что-то нужно делать с тенями предметов, то есть заняться, наконец, тяжелой работой каменотеса. В этом труде постигаешь иные смыслы. В башку, словно бревна, всовываются иные перспективы. У меня нет на это сил. Слишком стар, и моей ветхой плоти пристало нежиться на солнышке, а не обдумывать бешеное его сияния. Мой возраст шепчет: «Свобода» не есть «воля». У нее один корень со словом «свой». Подлая мыслишка: свобода не есть твоя принадлежность миру. Свобода - у тебя. Если ты сам есть у себя, то вот она и свобода. Свобода ограничена. Она так же скучна, как собственность, поскольку она и есть собственность. Долбит мир вещами нешуточными - тенями, красками, дуновениями, что в один миг могут переменить настроение и ход мысли. Трагедия в том, что социальные костоломы и костоправы нащупали способы регулирования этими неуловимыми воздействиями. И началось, и происходит антропологическая катастрофа. Прячусь, как ребенок в подвале во время бомбежек. Подполье (а я человек из подполья) называется: быть своим самому себе.
Каменная лестница. Вниз. Похоже на спуск в подвал. Виноградные лозы и ослепительный удар солнца. И. ждет внизу. Говорю: «Два года назад ты фотографировалась под этой аркой. В красном платье. Теперь на тебе красные шортики. Снимем и повесим фоновым снимком в твой сотовый». И. - согласна. Принимает различные позы. Я снимаю. Жена говорит: «Дай аппарат и иди. Теперь я буду снимать». Иду к основному зданию дворца. Вступаю под развесистые кроны гигантских платанов. И. говорит, что под кронами этих величавых гигантов могла бы разместиться целая деревня искусств. Добавляю: «А в ветвях могло бы жить целое стадо диких обезьян». И. тщательно снимает мраморный фонтанчик, на котором вырезаны цитаты из Корана. Вода должна течь из медной бараньей головы. Блестящая голова есть - воды нет. И. - в Крыму проблемы с пресной водой. Давление внешнего внезапно ослабевает. Замечаю, что на мне сегодня красные просторные шорты. Штаны И. постирала от карадагской пыли и повесила сушить.