Сначала желто-зеленая трава и близкая почва. Провал, и на дне пропасти (с которой чуть не рухнул из-за тумана) - месиво корявых, колючих кустов. Серый камень, взлет противоположной стороны ущелья - и стена низкорослых деревьев. Темно-зеленая листва блестит на солнце, тяжело стелется вверх по склону, пока позволяет крутизна. Потом - сплошной камень, скомканный в причудливые неровности, будто фольга. На этой крутизне уже ничто не может зацепиться - ни дерево, ни кустик. Окончания смятой махины - остры, кончики вырываются из сумятицы вулканической породы, язвят слой туч, что цепляются за них. Кусты, деревья, суровые вершины сияют на нечаянном солнце. Резко поворачиваюсь: в метре - рукой можно достать - серая муть. Не видно ни Коктебеля, ни моря. Грудь - словно распахнулась. Забыл про тяжелые, грязные штаны. Салатным шариком полетел по крутому склону на дно ущелья. К удивлению, не грохнулся ни разу. Оказался в плотных кустах. Нашел дорожку, пробитую по камню, попер вверх. Задыхался. Не заметил, как скрылось солнце, и упала белесая мгла.
Пошли деревья (кряжистый карагач). Немного помочило дождем. Поскальзываясь на валунах, выскочил на лысую поляну. Тяжело дышал. Прислушивался. На многие сотни метров уходило тайное тело горы-монстра. Каменный айсберг, в виде остроконечной шапки, явил лишь самую вершину. Основная масса осела в глубине, нырнула в море и, живая, гудит там.
Франсиско Хосе де Гойя и Лусьентес задумался о связи времени и пространства, втиснутого в плоть. Старухи и время. Гойя спрашивал: время забавно или чудовищно? Выбор - какая из двух женщин уродливее? Очевидно та, что сильнее побита временем. Женщина создана затем, чтобы, как градусник, фиксировать годы на своем лице и теле. Время беспощаднее всего именно к женскому лицу. С самых ранних лет. Девица еще молодушка, а время уже трудится над несчастненькой. Как у Гойя на картине: мощный старик, обозначающий живые часы и минуты, всегда за спиной именно женщины. В руках у старца что-то вроде метлы. Чезаре Рипа в «Иконологии» дал образ времени - змея, пожирающая себя за хвост. Но и у Гойи (как у Гогена) чудо времени душно, камерно. Не тянет на ужас. Воспроизводит цирк. Играет с мужским самолюбием (мужик красив во все времена).
У подошвы Карадага чувствую иное. Время слилось с твердыней, сделало ее потрясающей, оживило. Горная гряда дышит миллионами лет, ворочается на гвоздистой доске вечности, подстегиваемая течением времен. Река Лета - не воде. Лета - камень Карадага, бурлящая твердыня, выплеснувшаяся помятым мурлом на морском берегу с тем, чтобы тут же уйти на дно, в тяжелую слякоть километрового ила. Карадаг ужасен нечеловечески. Оттого потрясает. Какой там старик с метлой! Какие старухи! Здесь клоун один - я. В целлофановой обертке дождевика. Чуть дрогнет каменная река времени - и нет меня, убогого. Оттого-то и потрясен так, как никогда в моей маленькой, ничтожной жизни. Абсолютно безразличной к навсегда прогоревшему вулкану.
