Умные дядьки говорили Гитлеру - Крым оставь, уходи морем, блокаду русских не прорвать. Адольф бубнил про Болгарию с Турцией. Мол, нефть, а из Крыма до Константинополя близко. Русские всегда зарились на Царьград. Гитлер - мистик, выдающийся шизофреник. Фромм писал о затаенной некрофилии австрийского унтера. Относиться к Крымской земле, как к простому куску бесплодной степи он не мог. Чудилось: из-под древних камней, из утробы застывших вулканов струятся флюиды одухотворенности. Тайна растекается с гор по степям под крупнозвездным ночным небом. В непростом отношении к этой фантастической территории мы с Адольфом похожи. Севастополь - город-герой. Керчь - город-герой. Героика южных городов, приморских крепостей иная, чем героика северного Ленинграда. Подвиг - высок, красив, священен. И индивидуален. Так непохожи одна на другую красивые женщины. Подвиг Севастополя, мужество жителей Керчи - торжество победное. Но Крым дал и иное: подвиг отчаяния, подвиг бессмертия духовного через смерть физическую. Холод Аджимушкайских подземелий - совсем не то, что кирпичная кремлевская стена, возле которой не гаснет Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата. Полковник Ягунов, комиссар Поважный. Из тридцати тысяч солдат, офицеров, гражданских (а в каменоломнях находились десятки детей) после стасемидесятидневной блокады выжило около пятидесяти человек. Положение ушедших в катакомбы людей было безнадежным. Никто не сдался. Уходили группами, прорывались к Керченскому проливу. Как правило, неудачно.
Не было воды. Осажденные в камне выбили колодцы. Темная дыра одного из них напугала меня. Бога нет, а если и есть рай, он не просто рай земной. Дух человеческий - сырой, ломкий - твердеет, наливается твердостью и в таком состоянии готов, словно меч, разить тьму вечности, пройдя сквозь жаровню ужаса. Дух не стонет, не плачет, ни о чем не молит. Он - светел, чист, звонок. Микроскопической искоркой, лишь мгновение, сияет в глухом сумраке. Это - свобода. Это - состояние рая земного.
Трактор Сталинградского завода. Колесный. Был и ХТЗ, гусеничный, да его засыпало обвалившимися камнями. Немцы так и не завладели пещерами, из которых вырывался жар человеческой ярости. Моторы тракторов работали. Они оживляли генераторы, и был свет. Смотрели фильмы. Самый любимый - «Свинарка и пастух». Было много чая, сахара, махорки. До войны в катакомбах были склады, и махорку жгли, грелись.
Работал подземный госпиталь. Штаб, военная прокуратура, трибунал. Технические службы - когда немцы пускали под землю газы, офицеры-химики обезвреживали их действие. Продолжался прием в коммунистическую партию. Бойцы говорили: хочу умереть коммунистом. И умирали. Трупы складывали по краям темных коридоров. Они не разлагались из-за холода. Когда умирали дети, их клали в ящики из-под снарядов, выдалбливали в полу дыры, клали их туда, заваливали щебнем.
Гибнут случайно, ничего не успев осознать. Отчаяние может быть спутником смерти. Оно может быть огромно, и тогда отчаявшийся не осознает сам себя. Отчаяние приводит к безумию, и тогда обреченный не желает быть сам собою. Отсюда - предательство. Хороший, добрый человек превращается в тварь дрожащую, и о нем говорят: вскрылось его истинное лицо. А это - неправда. Когда приходит отчаяние безнадеги, то тут последняя (и высшая) ступень: потерявший надежду, который желает быть таковым. Неверно называть таковых фанатиками. Просто человек, не верящий в басни про богов, обретает блаженство в земной жизни. Это называется подвигом. Защитники Аджимушкая совершили именно такое святое действо. Отчаявшийся, который желает быть таким - непобедим.