В музыке - канон. Классические гармонии. Но вот все заполонил джаз, рок. Нынче не нужно нотной грамоты - мычат черте что. Поль Сезанн (добрый боженька живописи, как называл Сезанна Матисс) бродил в садике под названием Шато-Нуар. Десятки полотен с маленького пятачка. Утром - одно. Вечером, с той же точки, - другое. Сезанн говаривал: разное время суток - разный мир. Или «передвижники»: на дорожке у камня – одно. Десять метров вперед и правее - все иное. Человек, слабо владевший академическим рисунком (как и все импрессионисты-самоучки), резвился в мелкой песочнице человеческих умений. Человек, видите ли, сложен. Его существование исключительно ценно. И, в силу этого, он способен давать оценки сложности увиденного. Процесс оценочной работы постоянен. Он и есть то, что есть человеческого в человеке. Согласиться с Сезанном не могу. Упрощений избегаю. Но, стремление к облегчению существования (а импрессионизм в музыке, живописи, философии - именно облегчение восприятия ужаса человеческой жизни) - дело самое сладкое. Сродни вожделению. И я беспрерывно «вожделею». Обожаю экзистенциалистов. В театре абсурда мне симпатичен смех сквозь слезы.
Идет автобус в предрассветной полутьме. Забит людьми, едущими на работу. Сто седьмого дожидаться не стал. Рискнул на сто пятнадцатом. Когда забрался в автобус, и он медленно, с трудом, тронулся, откуда ни возьмись, появилась небольшая стая бродячих собак. Громким лаем провожали собаки автобус, неслись за ним минуты две-три и отстали. В расплывающейся тьме все неясно. Кусты из густых зарослей, что окружают дорогу, кидаются в окно, как распухшие черные собаки. Бросившись в глаза, ускользают во тьму. Линии расплываются. Ничему нельзя доверять - ни сильно бояться, ни сильно радоваться, поскольку ничего определенного не скажешь о границах. Отсутствие четкости рождает в голове сизый туман безответственности. Волнение, что поселилось в груди из-за необходимости перебраться за мыс Меганом, угасает. Если природа вокруг обманчива, то и сам ты обманчив. Значит, гуляй, Вася. С утра выпил - весь день свободен. Ради этой сладкой слабости можно отказаться воспринимать вещи такими, какие они есть. Я ловлю ускользающие образы, как охотник ловит в силки дичь. Предчувствие великого, что прекратит неясные игры разума с формами и образами. Пойманная дичь - это образы. Но когда великое случится, я со спокойным сердцем выпущу птичек-образов на волю. Я не желаю нести ответственность за то фантомное мироздание, что слепила моя душа и мой мозг в мутном мельтешении образов. Нужно сбросить хлам придуманного на какое-то главное событие. То, на что мы смотрим, - это совсем не то, что мы видим. То, что видим, - убого, и только наша самонадеянность питается мнением о том, что увиденное нами - верно.
На повороте у Ливадии, из-за гор ударили первые солнечные лучи. Все начало стремительно обретать границы. Когда в Ялте, за пять минут до посадки на Керченский автобус, в ларьке покупал последний путеводитель по полуострову, выползло воспаленное красное солнце. Предметы налились красной тяжестью, и робко стали подавать голоса птицы. Автобус - маленький, желтый «Богдан» обрадовал своей привычной плотной наполненностью, как всегда было в Крыму.
