Мать у Юры тяжело болела и скончалась незадолго до того, как Юра пошел в школу. Отец у Юры был талантливый инженер. Он возглавлял десятый цех, самый большой на «Химпроме» и первый реально заработавший на территории комбината. Умерла мать Юры и Володи, и отец их стал выпивать. Крепко. Все же проработал на «Химпроме» до конца, до пенсии. За выпивку его понижали в должности. Заканчивал он работу на комбинате слесарем КИПиА. Не переживал из-за своей службы. Дядя Толя был книгочей, изобретатель и поэт. У него было большое количество литературы по химическому производству. Он, будучи трезвым, упорно ее штудировал. Что-то записывал в толстых тетрадях с дерматиновыми переплетами. Оставлял на страничках мелкие чертежи, аккуратные расчеты. Иногда радовался над записями, как ребенок. Бормотал: «Хорошо как! Очень хорошо получилось!» Но в пьяном виде был кошмарен. С годами у него усилились суицидальные начала. Несколько раз братья Седовы вытаскивали его из петли. Были различные женщины. Братья наблюдали женщин, наблюдали пьяные посиделки. Перед смертью дядя Толя жил с какой-то здоровой, грузной женщиной. По-моему, ее звали тетя Тамара. Когда дядя Толя умер, эта самая тетя Тамара оттяпала у братьев Седовых квартиру отца. Теперь в такой дорогой для меня квартире живут чужие люди.
Из комнаты, в которой жили братья, открывался шикарный вид на наш овраг, дальше – на Волгу и на бесконечные, дремучие марийские леса. У окна стоял ученический стол. Было два стула, небольшой шкафчик и две железные кровати, на которых спали Юра и Володя.
В самом доме располагался гастроном «Сокол» - первый в городе продуктовый магазин. Напротив «Сокола» находилась центральная остановка, с которой уходил в Чебоксары 111-й автобус.
Старший брат Юры хорошо играл на гитаре (она всегда находилась в комнате братьев), отлично учился (за что его направили в «Артек») и был первоклассным спортсменом (заработал звание «Мастера спорта СССР» по вольной борьбе).
Братья Седовы были удивительные люди. Замечательные друзья. Характерами и Юра, и Володя - в своего отца. Дядя Толя был добр, мягок, несколько безалаберен и глубоко романтичен. Читая воспоминания о старшем брате Чехова – Александре, горьком пьянице, поймал себя на мысли о том, что псевдоним Александра Чехова, писателя и умницы, был именно «Седой». Что Чехов старший, что отец Седовых представляли из себя уникальный тип пьниц, для которых алкоголь не приносил удовольствия, а был особого рода лекарством, необходимым, чтобы умерить боль души, не вмещающейся в теле. Таких русских людей распирает изнутри от чувств, мыслей. Иногда это невыносимо. И люди пьют, умеряя боль. Юрка с братом жили при страдающем отце. Их детство прошло на фоне трагедии. Смягчить боль этого человека было некому. Отец, по моим наблюдениям, любил свою жену-покойницу, найти ей замену не смог.
Юрка собирал не только марки. Было много и значков. Но главное – бутылочные наклейки. Хотя Седов-старший уважал горькую настойку «Зверобой», но не брезгал и вином, и водкой. Седов-старший ничем не брезгал. Юрка аккуратно смывал наклейки с бутылок, сушил их и разглаживал утюгом. Этикетки хранил в коробках из-под конфет. Чего там только не было – мадеры различных сортов, водки, аперитивы, шартрезы, ликеры, коньяки. И по разным ценам. Юрка раскладывал передо мной эти свидетельства неодолимого отцовского порока. Каждая этикетка имела свой особый комментарий – этот портвейн папа пил в среду, на прошлой неделе, с дядей Витей, знакомым с работы. А вот эту горькую настойку «Охотничья» папа пил позавчера, в воскресенье, с какой-то тетей Валей. После горькой настойки папа ночевал у них дома с тетей Валей. Повзрослев, Юра перестал давать комментарии. Этикеток становилось все больше и больше.
Если меня спросят, что такое дом без женщины, я тут же представлю квартиру Седовых. Этот огромный, холодный, темно-коричневый диван в зале. Книги. Пустой стол. Голый пол. Потертые шахматы, в которые сам с собой играет дядя Толя, когда напьется. На окне грязные занавески. На железных кроватях – серые простыни. У Седовых не было стиральной машины. Старший Володька сам стирал и одежду, и белье. От этих стирок простыни и стали серыми.
Если спросят, что такое бедность русского интеллигента, как она выглядит, я тут же представлю стопы тетрадей в коричневых дерматиновых переплетах – в них технические записи и стихи. Остро отточенный химический карандаш, которым дядя Толя делал записи. На столе пепельница. Рядом открытая пачка «Примы» и коробок спичек.
На полке какие-то случайные бюсты. У Седовых был и знаменитый чугунный Дон Кихот – маленький, тощенький, удивительно изящный. У Дон Кихота был длинный меч, который вынимался из ножен. Потом меч пропал. Зато бюстик Александра Сергеевича Пушкина – чугунный, тяжелый, черный – у меня дома. Стоит среди книг. Всегда напоминает мне о Седовском доме.
