Салон самолета разделен на две части: бизнес-класс (места для белых), эконом-класс (места для негров). Подобного безобразия не было в советском аэрофлоте. Судя по «горячей» точке, в которую летим, самолет должен быть военно-транспортным, а сиденья - из легкого пластика, одинаковые для всех. Впрочем, все эти игрушки с местами бизнес- и эконом-класса заканчиваются у нас довольно скоро. Пошла волна разорения тур-компаний. С Таиланда и острова Бали рады вернуться хоть на Ан-2, на мешках с почтой, лишь бы домой. Лечилось чувство социальной обиды тем, что при падении удар придется на нос, и важняки, рассевшиеся в передней части, распрощаются с бренным существованием в первую очередь. За хилой занавесочкой шли ряды кресел для бедных. По три ряда с каждой стороны. Не знаю, как бы уместился в этот тесненький стульчик мой брат Олежа, уж больно он солиден для подобных шесточков.
Жан Огюст Доминик Энгр на портрете странно изобразил мадемуазель Ривьер. Голова красивая, но большая. С такими головами молоденьких девиц не бывает. Плечиков у девчушки нет. Руки, непропорционально большие, взяты в толстые перчатки, наползающие выше локтя. Эти странные перчатки неожиданно возбуждают. Чудится, что знаменитый художник тонко издевается над вполне симпатичной натурой. Не любил он портретов. Писал их для «прокорма». Оттого и злился. В каждом - еле заметный сдвиг в ненормальность, скрытое восстание против принципа трех: красота, доброта, польза. Ни красоты, ни доброты.
Сто лет спустя худумельцы уже отрывались по полной. «Таможенник» Анри Руссо малевал чудовищные картинки. «Ребенок с куклой». Кукла - злой и желчный дядька в белой рубашке. Девочка вроде на лугу, но будто бы не стоит, а сидит на стуле. Толстые ноги искривлены и наполовину ушли в землю. Шеи нет. Ручки маленькие. Напряженно держит цветок. Щеки одутловаты. Лицо взрослее, чем у мужчины. При ближайшем рассмотрении кажется, что подбородок девочки не брит. Ну, и Пикассо. 1942 год. Утренняя серенада. Куча обломков, которые призваны изобразить женщин. Одна - голая - лежит. Другая, с остроконечной головой, касающейся потолка, собралась играть на лютне, только струн у лютни нет.
Долгое это уродство происходило оттого, что Европа начала стареть еще в начале девятнадцатого века, когда Энгр писал свою мадемуазель Ривьер. Разглядывая старых людей, замечал, что части тела у них разбалансированы, не соединяются друг с другом, держатся вокруг непонятной основы на честном слове. Модные пожилые тетушки. Не знаю, что они о себе воображают, но сильно неприятны те, кто в старости одевается броско, вычурно. Перья, рюши, кружева не спасают распадающийся механизм. Вот об этом у Энгра, Руссо и Пикассо.
Нам достались места ближе к проходу - В, С. Кресло под обозначением А - у самого окошка. Жена давно не видела землю с высоты. Хотелось, чтобы она сидела у окошка, любовалась красотой. Однако на место А плюхнулась здоровая старушенция, странно одетая и причесанная. Уродливость дамы заметил при посадке: крашеные рыжие волосы. Стрижка скобочкой. Огромные солнцезащитные очки и красный жакет. Грудь (шея) и руки - главные свидетели возраста. По этим показателям девушка подкатывала к восьмидесяти. Но на дряблой шее - огромные зеленые бусы. Штанишки - как на Ангеле Меркель. Босоножки на высоком каблуке. Темные, оплетенные синими венами, ручищи покрыты коричневыми пятнами. И при этом - томный взгляд неотразимой красавицы. Попросил: «Уважаемая! Можно поменяться местами. Женщина хотела бы посмотреть в иллюминатор. Давно не летала». Бабка: «А я тоже хочу посмотреть». И не пустила И. Между прочим, босоножки бабка надела на раздолбанные голые ноги. Ногти на них ухожены и покрыты зеленым лаком. Еще чуть-чуть - и модница, квакнув, превратится в лягушку.