По переходу-гармошке пробираемся внутрь воздушного судна. Через некоторое время эта запаянная с двух концов серая туба, налитая человеческой кровью, забитая старым и молодым мясом, полная керосином, взлетает в вечный холод. Высота 10 тысяч метров. Ватто и Жером, Шишкин и Семирадский друг с другом не сочетаются. Мы, русские, у которых каждый живописец - пейзажист, а каждый поэт - лирик, с трудом раздираем благостную природу, копаемся в ее ранах и темных яминах для того, чтобы в итоге на взлетной полосе стояла серебристая летающая машина. Тяжко нам, истекаем грустными песнями и тоскливыми поэмами, но ставим на стартовые столы сигарообразные ракеты, что прострелят заскорузлую шкуру Космоса. Не от радости, а от печали русские рабочие, инженеры, ученые придумывали космических монстров, «лепили» авианосцы и бомбы. У жизнерадостных детей прогресса дух захватывало, и замирали они в ужасе, и вопили, выбрасываясь в окна из небоскребов: «Русские идут!»
Актеришка второго плана Рейган все верещал: «Империя зла! Исчадие ада!» Копошатся в наших кишках черви, а толку нет. Феникс восстанет! Как передышка, русский человек бросает богопротивные затеи, а самолеты покупает у механических болванчиков (дебит-кредит). Срок дуракаваляния подходит к концу. С натугой, взлетает из океанских глубин ракета «Булава». Высовывается тупорылое славянское чудовище С-400. Рык по тайге - то ли тигр уссурийский, то ли бурый мишка, то ли продувает турбины громадина ТУ-22.
Полетели в Космос, страшно стало. Шустрые парни из-под Одессы (Войнович), заверещали: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…» По-настоящему соответствовал полетам грозных птиц иной смысловой фон, что издревле звенит по русским просторам. Летает в фантазиях наших бродячих песенников, нищих монахов и стихотворцев иная птичья родня: «Протон» и «Антей», Гамаюн – птица вещая да человекоголовые крылатые Сирин, Алконост.
Блок - о птице Гамаюн: «Она вещает и поет, не в силах крыл поднять смятенных… Не вещей правдою звучат уста, запекшиеся кровью». Ахматова из Царского Села: «Я смертельная для тех, кто нежен и юн. Я птица печали. Я - Гамаюн». Снова Блок - о Сирине и Алконосте: «Закинув голову назад, бросает Сирин, счастья полный, блаженств нездешних полный взгляд». А про Алконоста: «Другая - вся печалью мощной истощена, изнурена… Тоской вседневной и всенощной вся грудь высокая полна». Бальмонт: «Там в изумрудных берегах текут пурпуровые реки. Там камни ценные цветут, там все в цветеньи вечно юном, там птицы райские живут, волшебный Сирин с Гамаюном». О Клюеве не говорю. Такое впечатление, что он-то и вывел в своем волшебном инкубаторе таинственных птиц, что дали жизнь нашим штурмовикам и ракетам класса «Сатана». «Горыныч, Сирин, Царь Кащей - всё явь родимая, простая, и в онемелости вещей гнездится птица золотая». Верно, ой, верно: Кащей - «явь родимая, простая». Высоцкий: «Словно семь богатых лун на пути моем встает - то птица Гамаюн надежду подает! Душу, сбитую утратами да тратами, душу, стертую перекатами, если до крови лоскут истончал, залатаю золотыми я заплатами, чтобы чаще Господь замечал». Не зря чуткий Гребенщиков в «АССЕ» все про военно-воздушные силы, что держатся на плоскостях («Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения»), а потом - «Под небом голубым есть город золотой». И, несомненно: «Я возьму на себя зеркала, кто-то другой - хмель и трепетный вьюн… Все уже здесь: Сирин, Алконост, Гамаюн; как мы условились, я буду ждать по ту сторону стекла…»
Птица, рожденная печалью, поднимется выше, чем птаха, выпорхнувшая из радости. Когда зрел страшный двадцатый век, Вася Кандинский в печали «рвал» на кусочки классические холсты русских передвижников. Рассыпал по столу плоскости, прямые, точки. Вот вам, милые, детальки. Клейте, любезные Родченки, из них аэропланы и хлопушки в десятки тонн весом.
В салоне «Боинга» перебирал Васины детальки: диагональные напряжения и сопротивления с точкой, приводящей к внутренней пульсации всю внешнюю конструкцию. Ничего не получалось. Но, вот двузвучие - холодное напряжение прямых, теплое напряжение кривых. Скованное раскрепощение, пассивная концентрация. К нашей аэромашине подходило. И уж совсем точно отражала хищное свистящее вращение ножниц-турбин схематизированная вибрация света, достигнутая минимумом цвета. А цвет - черный.