Гостиница «А ля рус» представляла собой странное заведение. Наши номера с отдельными унитазами считались люксовыми и стоили три тысячи за сутки. Однако были и по шестьсот. В комнатенках стояли многоярусные кровати, застеленные грубыми армейскими одеялами. Случайно удалось заглянуть в один такой кубрик. На кроватях лежали молодые люди, не снявшие с себя ни штанов, ни курток. Ботинки и кроссовки были сброшены посреди пространства, не занятого шконками. «Наверное, боятся, что что-нибудь украдут, оттого и не раздеваются», - подумал я. У одного парня, что лежал одетый ближе всех к дверям, были длинные волосы, отчаянный взгляд, рюкзак он испуганно прижимал к самому подбородку. Мимо, словно пышные шары, вновь проплыли армянские девушки. Они опять громко поздоровались со мной и отчего-то прыснули смехом. Оглядел себя с головы до ног. Ничего смешного не обнаружил. Толстый дядька в шортах и грязной майке вывалился из совмещенного туалета-душа. Не обращая ни на кого внимания, стал хрипло орать кому-то вдаль, что унитаз какая-то сволочь забила бумагой: «И нет бы - туалетной, - орал толстяк, - так ведь газетой, размяли и запихали. Кто чистить будет?» Хрипун орал так, что колыхались искусственные листья декоративных растений. В пластмассовых кадушках, из которых будто бы вырастала эта «красота», лежали смятые пачки из-под сигарет, окурки, пустые зажигалки. Коридоры здания напоминали американские горки - 9 ступенек вверх - стены были зеленые, а уж когда лесенка бежала вниз, то приводила в коленчатый коридор, весь розовый и почему-то в зеркалах. В местах крутых поворотов стояли истертые до последней степени диваны и кресла, с накинутыми красными тряпками. На одном лежала модно одетая женщина - симпатичная, но сильно седая. Отдыхающая глянула на меня, праздного, тяжелым взглядом и отвернулась к стене: «Наверное, поэтесса или театральный критик с перепоя», - подумал я, и вдруг захотелось сесть к страдалице с краю и просто помолчать. Делать этого не стал. Побрел дальше. На стенах часто висели вызывающие картинки. Перекошенные грязные рамы, когда-то бывшие белыми. Грубыми, тяжелыми мазками изображены уродливые мужчины. Женщины посреди улицы - в шляпах, напомаженные. Какие-то плоды. Глиняные кружки. Сухие корки. Окурки. В одном месте разместилась недорогая работа из бутика - три белые лошади несутся по зеленой траве, на фоне голубого неба.
Нет, не таковы были дома, в которых коммунами жили импрессионисты на Монмартре. Когда до меня дошло, что французы-экстраверты здесь ни при чем, а в «А ля рус» все пропитано духом Веймарской республики (интраверты из группы «Мост»), уперся в полутемную кухню. Вместо холодильника - морозильный шкаф для напитков с надписью «Coca-Cola». На красных столах стояли облитые жиром сковородки, кастрюльки с кашей, жидкой, словно слюни младенца. Селедка. Жухлый зеленый лук. В морозильном шкафу, лежало много черного хлеба, а спереди располагалось полбутылки постного масла. Синими цветочками горели газовые горелки. Воняло жареной килькой и сожженным репчатым луком. В помещении кухни висел сизый чад. За столиками сидела молодежная компания. Разговаривали по-английски. Заразительно ржали и вытаскивали пластмассовыми вилками жареных рыбешек со сковородки. В углу, ни на кого не обращая внимания, сидел молчаливый парень, уставившийся в ноутбук. Когда подходил к комнате М. и мамы, встретил двух мужчин, неопрятного, самоуверенного вида. Один возбужденно говорил: «Ты пойми, я здесь по бизнесу. Бизнес хороший, стопроцентный. Это я пока здесь. Завтра, может быть…» Что будет завтра с бизнесменом, не расслышал. Почувствовал себя в студенческой общаге. Стало хорошо, просто. Постучал в четырнадцатый номер, где поселилась моя семья.