Дорога от реки уходит вверх. Лес темен. Фонари редки. Уйти в гостиничный корпус нет сил - так хорошо. Между деревьями стоят небольшие домики. Построены со вкусом, для людей небедных. Возле замерли иномарки. Лесная улица. Не помню названия, однако дома жилые. Выходит - все это поселок Снегири, но часть коттеджей сдается отдыхающим (и эти помещения сейчас пусты). Домики одно- и двухэтажные. Вот между елями просвет, в конце дорожки - особнячок. Веранда застеклена. Сразу видно - место постоянного жительства. Занавески на веранде, мебель, мягкий свет настольной лампы. От этого света становится уютно. Перед собой скрывать свои странности (ходил в кепке в холодной Истре, а у самого на лацкане депутатская цацка) - нет смысла. Они весьма дурные. Если есть окно, а нет хозяев - отчего бы не осмотреть с улицы комнату. Подглядывающий (как у Тинто Брасса) - интересно. И ни черта не стыдно. Тихо подхожу к светящейся веранде. Старый стол. По углам пошарпан. Но, поскольку мебель эта - с начала тридцатых годов прошлого века (сталинская?), то налет антикварной старины уже лег не только на стол, но и на кожаный диван с валиками, на шкаф с зеркалом наружу, на стулья, на настольную лампу с зеленым абажуром. От лампы - черный, оплетенный ниткой, соединительный провод. Штепсель эбонитовый, с железным шурупчиком. И эта-то древность засунута в современную розетку с красным выключателем, куда напихано еще множество современных штепселей. На столе горит монитор компьютера, настроенный на «Гугл», принтер, переносной телефон. Рядом со столетней лампой пластиковые провода-устройства производят сильное впечатление. И компьютер светится какой-то целлулоидной отравой, и живой свет простой лампочки из-под абажура перемешивается, вступает в борьбу с потусторонним свечением. На журнальном столике маленький телевизор «Самсунг». Что-то бубнит шоумен с «Первого». Кресло-качалка. На спинке - темно-зеленый плед, а на диване большая подушка в накрахмаленной наволочке. Дверца шкафа приоткрыта. На ней, чуть закрывая зеркало, висит махровый халат для бани. Хозяева вышли ненадолго. Но, дома. Вот-вот могут зайти. Ну, ведь здорово: противостояние старой лампы и компьютера, аккуратность наволочки и небрежность халата. На полу должен лежать потертый ковер - но мне не видно. Барская небрежность печали. Жесткие стулья и мягкий плед - боже, как интересно! Вещи - словно живые. И жизнь им дает скорое возвращение владельца белой подушки. На столе разбросано несколько листов бумаги. Целлофановый мешочек (их называют файлами). Ручка перьевая (с золотым кончиком и живыми чернилами). Толстенная книжка Разлогова «История кино» (глава про немое кино). Лес. Темень. Тишина. Нервно звонит телефон. Позывные простые, требовательные, без мелодий. Звонок выводит из порочного оцепенения наблюдателя-зеваки. Картинка - в комнату входит пожилая женщина и видит во тьме морду мужика в темном плаще. Глазки у дядьки жадные, любопытные, маленькие. И вышел он из чащи лесной. Женщина видит этого дурака, пугается, падает замертво. Или начинает вопить. Нехорошо все-таки. Нужно уметь избегать несвоевременных похорон людей, тебе не значимых.
Вновь ровный асфальт, что стремится вверх. По ходу встречается еще несколько таких же аппетитно светящихся веранд, окон. Одна дверь даже открылась, и мальчик вывел погулять огромную немецкую овчарку.