Тогда, в 78-м, в Питере здорово сошлись влюбленность и опьянение. На какое-то время я стал другим человеком. Партнерша по танцам меня понимала, никакого сопротивления с ее стороны не чувствовал. Хочешь пощупать застежку бюстгальтера – щупай. Скользишь руками по бедрам вниз – пожалуйста, даже тихонько к попочке. Каждая уступка приводила в восторг. Кайф был существенным, радость вылетела за пределы моего тела, ее тела, начались поползновения к охвату всей планеты, а затем и Вселенной. Партнерша стала забываться. Речь, что нашептывал ей в ухо, конкретно ее не касалась. То есть речь была вызвана долгим танцем. Но чувство пролилось через край, ушло в космос. А я лил и лил. Мне было не жалко. Хотелось, чтобы об этом потоке знала только она. Она не сопротивлялась, слушала страстный шепот. Мне и в голову не приходило, что, может быть, что-то хочет сказать она. Может, ее тоже стоит послушать. Нет! Только поддатый я! Никаких сомнений в том, что меня должны слушать она и космос.
Жаль, что словоизвержение это не сохранилось. Формой воплощения моих мыслей была бабочка – голубая, легкая, порхающая. Великолепные бабочки – абстрактные, без мохнатых брюшек – это наши чувства и устремления. Таким-то проказницам нет границ, везде им дом. Что-то еще про то, что я необходим для этого порхания. Только я могу его породить. Ни с кем другим ей в облике бабочки во Вселенную не вспорхнуть.
Эта речь про вселенских бабочек мне дорога. Помню чувство восторга и напряжения. Прекрасный момент жизни. Бабочки, ласковый космос и грубый, терпкий привкус «Лидии».
Выскочил в туалет. Вернулся – среди гама и табачного дыма моей партнерши не было. Она кому-то рассказывала – еле вырвалась от этого кудрявого молодчика с пьяным бредом про бабочек во Вселенной.
До сих пор не верю. Ленка (так ее звали) про моих бабочек так сказать не могла. Впрочем, через месяц в моей жизни был уже другой период – период Вальки Ярошенко, через которую познакомился с Танькой Петровой.
А в тот вечер устроил дебош. От расстройства, что плясать больше не с кем, схватил початую бутылку вина и рванул с горящими глазами вдоль по коридору. Не сразу понял, что бегать унизительно. Долбанул бутылкой об стену. Черная «Лидия» расплескалась по стене безобразной кляксой. Послышался женский визг. Сзади меня подхватили мужские руки, в ухо горячо зашептали, чтобы успокоился. Говорили, что нужно скрыться. Иначе неизбежно отчисление. «А ты еще и поучиться-то не успел», - сказал чей-то жалостливый голос. Меня завели в пустую комнату и закрыли на ключ. Когда появились вахтер и дежурные, коридор был пуст. Только по стене сплывала безобразная винная клякса.
Про отчисление шептал Саша Олтяну. Проснулся я на голой панцирной сетке. Рядом храпел шахтер из Ростова Валера Пуголовкин.
«Девочка с бабочками» в конце первого курса вышла замуж за Аслана Вадахова. Вадахов был из Нальчика. Парень высокий, крупный. При нем всегда были деньги. Он вытаскивал двести-триста рублей, покупал сигареты. Опять же рестораны. Когда ребята поженились, то сняли однокомнатную квартиру в центре Питера. Я бывал там. У Аслана были записи рок-музыки. Импортные кассеты для перезаписи он давал, не жадничал. Была у молодоженов и аппаратура. Ленка, например, всегда таскала с собой чудо-игрушку – японский плеер с маленькими наушниками. Аслан слушал огромный переносной магнитофон «Sanyo» с двумя ячейками для стереокассет. У Аслана впервые услышал группу «UFO». Ребята нигде не подрабатывали. Аслан демонстрировал, что он парень богатый. На Аслане я выработал свой способ обращения с деньгами – они мне были не очень нужны. Не воспалял вид денег. Отношение, если деньги были, чисто функциональное – распределить их так, чтоб можно было выжить. Зачем мне, к примеру, ресторан, если могу пойти и за 35 копеек до отвала наесться в студенческой столовой!
Там, где ты тратишь деньги, должно быть как можно меньше свидетелей. Лучше всего тратить одному и быстро. Оставшиеся деньги отложить. Не трогать их, не теребить. Залог независимости. Когда родители устроили мне денежную блокаду из-за того, что я, вопреки их воле, женился на Ирке, то скоро ее сняли. Увидели, что дело бессмысленное, я прекрасно обхожусь без их денег. Родители же не могли не высылать мне ежемесячно по 40 рублей. Как не выслать? Что люди скажут! Принято же детям-студентам слать ежемесячно деньги. Вот и слали. Я не отказывался. Но никогда, с 17 лет, как живу самостоятельно, денег у родителей не клянчил. Во мне гордость присутствовала – не беру денег – и ничего, жив. Впрочем, это был советский Питер. Трамвай – 3 копейки. Троллейбус - 4. Метро – 5. Хлеб – 18 копеек, а для студентов, в столовой, вообще бесплатно. Обед (я уже говорил) – 35 копеек. Кино – копейки. Музеи – копейки. Все есть – пресловутая колбаса, мясо за 2 рубля, сахар – 90 копеек килограмм, 90 копеек десяток яиц и так далее.
Со второго курса работал. И, дорогой друг, главное – мне никогда не хотелось выпить. Я не тратил деньги на выпивку. Надо выпить – тратили другие, за исключением случаев, когда договаривались скинуться.
Впрочем, «девочка-бабочка» вышла замуж не за меня, а за богатенького Аслана. Что ж, такие шикарные девочки любят денежки. Есть другие шикарные девочки, которым на деньги наплевать. Такова была девушка следующих моих двух-трех питерских месяцев (а впрочем, почти до Нового года! 1979-го) – Валька Ярошенко.
