Нищий, под промокшим капюшоном, все также неподвижно сидит у ворот монастыря. Настроения это не улучшает. Тоннель входа украшен росписью - исторические сюжеты о Дмитрии Донском и чудесном изгнании крымчаков. Монастырь - лысый. Да еще и бело-розовый. Будто огромный младенец, испещренный черными гвоздями, которые колотили-колотили, да земное дерево не поддалось. Искривленные, торчат они по всему двору монастыря-крепости. Кто-то решил обновить монастырский парк. Мощные, толстые деревья срезали метрах в десяти от земли. Ни ветвей. Ни опавших листьев. А ведь на старых фотографиях Донской монастырь - весь в зелени. Нынче - черные обрубки. Трава, впрочем, начинает зеленеть. Площадь двора огромна, а строений немного. Нет и колокольни, как в значительно меньшем по площади Новодевичьем монастыре. Не слишком ведаю и знаю, что здесь и как, но иду по центральной аллее к большому собору (а рядом есть еще и малый - вот, собственно, и все сооружения). Сворачиваю налево и, через открытый шлагбаум, вдоль стены, направляюсь к беседке, что построена в левом углу обители. Стены настолько высоки и толсты, что и в них самих, и в строениях, прислоненных к ним, расположены кельи, какие-то церковные конторы. Одно запомнилось - отдел взаимодействия с казачеством РПЦ. Ищу остатки горельефов Логановского, оттого и пробираюсь вдоль стены. Помню - в тридцать первом году, когда рванули гигантский храм архитектора Тона, часть горельефов вывезли в Донской монастырь и буквально «вклеили» мраморные обломки в толщу монастырских стен. Нисколько не скорблю по Храму Христа Спасителя. Я, может, скорблю по не осуществленному проекту архитекторов Щуко и Иофана. Если бы Дворец Советов со статуей Ильича на вершине был бы завершен, его бы точно не разрушили. Генплан Москвы тридцать пятого года - тема отдельного исследования. Выдающееся было творение. Довольно долго размышляю на тему: от Шухова и Родченко - к Щуко и Корбюзье (о гениях, подобных Щусеву, не упоминаю). Храм Христа вышел не очень удачным. Настоятельница женского монастыря, что стоял на месте будущей стройки и который был снесен, стройку Тона не одобрила. Сказала - на месте храма будет со временем лужа. И стал бассейн «Москва». Бассейн жалко больше, чем царский официоз николаевской поры. Строили медленно. Расписывали все - и передвижники (Суриков), и академики (враги передвижников - Семирадский, Бруни, Брюллов). В общем, десятки художников, скульпторов, камнерезов осуществляли госзаказ, осваивали бюджетные средства.
Беседка оказалась обширная, пошлая (такие, видимо, строят олигархи у себя на дачах). От нее - каменные дорожки ведут к довольно большому пруду, выложенному большими валунами. К середине пруда выходят мостки, завершающиеся лесенкой, спускающейся в воду. Вода зеркальна, по берегам сидят жирные утки. Еще в колумбарии заметил, что здоровенные кряквы расселись по стеночкам, в которых расставлены урны с прахом. Карканье вороны и толстые, неподвижные утки над братскими могилами. Обожгло - утки такие жирные, поскольку питаются жирным прахом. Мысль чудовищная. Стал гнать ее из головы, а она не уходит. Сама превратилась в «жирную утку» - и сидит себе неподвижно в мозгах. Мостки у пруда кладбищенских уток подбегают к обширному помещению из круглых бревен и стекла. За окнами - ковры, изящная плетеная мебель. Комплекс построен для купания в крещенском Иордане высокопоставленных персон. Окунется белотелое начальство в ледяную воду и, бегом, в зеркальную домушку, греться. От избушки, по траве, вновь проложены каменные дорожки. Одна ведет к двери в стене. Темная, обширная прихожая, низкие потолки. На веревках сушится какое-то черное тряпье. Веет горячей сыростью из каменной утробы. Видимо, монастырская прачечная. Выхожу наружу, а ко мне уже бегут какие-то люди в серой полицейской одежде. За ними спешат священнослужители в длинных черных рясах. Один, в сером бушлате, подбегает, хватает меня за руки, возбужденно шипит: «Кто такой?» Я: «Гражданин РФ». Серый: «Что делаешь?» Я: «Гуляю». Подбегают чернорясники, вблизи еще более бородатые, здоровые, грозные. Тоже пытаются хватать за руки и волочь куда-то. Не двигаюсь с места. «Не видал, что ли, ворота, надпись «Запрещено»?» Я: «Не видел, пойдемте смотреть, шлагбаум не закрыт. И хватит цапать меня за одежду». Попы, возмущенно: «Чего?» Я: «Ничего. Вы - представители рядовой общественной организации. Собаководы-любители. Люди - не стратегические. И что-то уж больно в моей стране, в последнее время, попы волю почуяли». Последние слова церковных и серобушлатников совсем уж вывели из себя. Один - молодой, высокий, с ощипанной бороденкой - все орал: «Ах, собаководы-любители, ах, рядовые общественники, да мы тебя, да мы тебя…» Я: «Ну, и чего вы мне? Пойдемте в ближайшее отделение полиции». Тащат. Выпихивают за какие-то полосатые заборчики. Но в полицию никто не идет.
