От памятника адмиралу Макарову до Петра случилось много «визуальных» событий. Все это было куда слабее прекрасного храма, но кто сможет отрицать грустную прелесть северной, холодной воды, гладкой в безветренную погоду, будто стекло. Берегов не видно, и всем владеет спокойная, безразличная пустота.
Улица Красная вывела нас к глухой бордовой стене массивного здания. На углу сооружения поставлена пушка внушительных размеров - серая, гладкая и толстая, словно сосиска. Ствол этого монстра был не нарезной, поэтому долго оглаживал зев ствола рукой. Представлял - вот по черной дыре ствола несется ядро, вбивая свою дрожащую, дикую энергию в толстенный слой стали, что своей окружностью давит на неуемный, разогнанный порохом, шар. Вспомнились индийские повстанцы, которых англичане привязывали к стволам и разрывали в мелкие клочки ядрами. Орудие было шведское, сделанное в 1856 году. Это был переходный период от дерева к броне, от паруса к паровому двигателю. Такие округлые, грузные пушки устанавливали в офицерских каютах. Таких изображений много находится в Военно-морском музее. Через дорогу от стены - обширный прибрежный парк. И вновь - никого.
Бредем с М. по центральной аллее. Между деревьями тускло блестит морская гладь. Вот памятник Петру. От него прямая дорожка к гранитной набережной. И вот, когда мы вышли к чугунным вазам на пирсе, позвонил брат Олег. М. весело, бодро говорил, что мы на набережной Финского залива. Олег не менее весело рассказывал, что сидит с друзьями в бане, и у них - снег. Олег умудряется «накрывать» нас звонками, когда мы в редком месте и когда нам хорошо. Вот ведь дозвонился он до нас, когда прошлой весной мы брели с М. по флорентийской улочке к зданию Академии художеств. Это неплохо: вчера - Флоренция, сегодня - Кронштадт. Побольше бы таких моментов.
Перед нами лежит военный порт. Серое небольшое судно, с малокалиберными орудиями на носу и корме, деловито шло по воде к выходу из порта. Как работают моторы, слышно не было, но корабль подавал громкие, резкие сигналы - словно мяукала огромная голодная кошка. Слева, у причальных стенок, развернувшись кормой к причалу, а носы выставив наружу, стояли боевые корабли. На палубах зажгли огни. Видно было, как, время от времени, в этом желтом свете туда-сюда ходят моряки в черных шинелях. Направо, у окончания пирса, виднелся высокий белый маяк. Глаз его воспаленно горел. Столб света бил в воду, оставляя в море большие светлые пятна. Прожектор маяка медленно поворачивался. Белый столб света полз следом. Таинственный хозяин луча что-то выискивал в море. Решили идти к беспокойной светящейся башне. Достигли канала, который вел к воротам верфи. Верфь - Петровская, основанная по указу 1709 года. Через канал переброшен узкий железный мост. Проехать может только один автомобиль. Поэтому редкие машины деликатно пропускают друг друга. Сначала одна проедет направо, а следом уже другая идет налево. По бокам - узенькие проходы.
Нас с М. нагнали два отряда моряков. Шагают четко, грохот ботинок по железу решительный. Поют: «А для тебя, родная, есть почта полевая». Четко, как-то даже гавкая, отдают команды молоденькие лейтенанты, что ведут отряды в парк. Памятник Петру. Памятник Айвазовскому. Между – белый, таинственный свет маяка. Матросы в тулупах и с карабинами - часовые при входе на боевые корабли. И памятный камень об адмирале Путятине, фрегате «Паллада» и мирном договоре с японцами. Напротив камня стоит полуавтоматическое береговое орудие под бронированной защитой. Памятник Айвазовскому сделал скульптор Горевой. М. говорит - заведующий кафедрой скульптуры в их Академии. Был еще памятник изобретателю радио Попову. Но вокруг Попова была уже абсолютная темнота.
