Памятник Петру был третьим, что явлен был нам в маленьком Кронштадте. До этого - Беллинсгаузен, а потом грандиозный монумент, посвященный гибели «Петропавловска» и адмирала Макарова. Многоточие обелисков: камень на месте бывшего Андреевского собора - Беллинсгаузен - Макаров - Петр - Иван Айвазовский – изобретатель радио Попов. Любой образ, слепленный сознанием из того, что удалось выхватить из потока реальности, прошит подобного рода пунктирами. Между камнем (память об Иоанне Кронштадтском) и Беллинсгаузеном - собор Владимирской божьей матери да городской ДК - образец модерновой архитектуры семидесятых. Перед ДК - цветастая, пылающая электрическими фонариками, елка. Сгущающаяся тьма - и огненная елка. Вокруг, на сером асфальте, крутится малышня. Сцена - а с нее ряженые кричат нечто знакомое: чурли-чурли, чок-чок-чок, чурли-чурли, чок-чок-чок, спой нам песню, землячок. Вот это самое «чок-чок-чок» и Владимирский собор - вещи не совместимые.
Между тем картинка мира в голове не разваливается, живет, составляет, худо-бедно, внутреннюю мою жизнь, да и само физическое существование. Беллинсгаузен - Макаров: огромное сооружение кронштадтской верфи и бесконечные казармы. Это не просто верфь - это неприступная крепость. Парк с огромными деревьями, решетка с толстыми прутьями. За ней, сразу же, глубокий провал канала. Вода - тяжелая и глубокая, не видать дна. Из воды вырастает красная стена-крепость. Установлено это все на гранитных обтесанных плитах. Памятник Беллинсгаузену установлен в парке, что бежит вдоль крепостных и казарменных стен. Красная, будто бы гариевая, дорожка выносит тебя на необозримую Якорную площадь. Там - главное. Подходя к сооружению, онемели с братом от восхищения. Никольский собор. Громада его скопирована со святой Софии в Царьграде. Цвет неопределенный, приятный - голубизна с серым. Никольский собор больше, по размерам, храма Христа Спасителя. Он не рвется в небо грубо и властно. Арками - широкими и плавными, прорезанными продолговатыми окнами, восходит храм к небесам. Сооружение настолько огромно, что способно не дерзить небу остротой форм, не ранить его острыми шпилями и крестами (собор в Шартре), а продавливать капризные финские тучи, как бы озаряя их снизу мягким, сильным светом. Тяжелое небо залива, а храм способен легко держать на себе этот свинец. При входе на площадь, там, где кончается канал, стоит спаренное зенитное орудие. Прикрывает казенную часть бронированный колпак. Залез под него - в окнах храма колеблются сотни желтых огней. Напротив - вечный огонь в память моряков-кронштадтцев, погибших в 1917-1921 годах. И, чуть левее, внушительный монумент, посвященный адмиралу Макарову. Как сочетаются в сознании огни в храме и огни в память революционных матросов, которые этот Никольский собор и закрыли? Но линия от Беллинсгаузена к Макарову держит это неловкое сочетание. Все встает на свои места. Все так и должно быть.
Входим благоговейно в собор. В последние годы меня мало что удивляет. Подернуто все паутиной усталости. Еще ничего и не видел в жизни, но свалка лет довольно велика, и едкий дым, идущий с нее, как с помойки, отравляет тебя вонью мыслей о том, что все уже было, все неинтересно и не стоит внимания. В 2013 году удивил Колизей и почти поразил Везувий. Но впечатление от внутреннего убранства кафедрального собора в Кронштадте был необычайным. Все тяжкие камни, поросшие мхом в душе моей, сдвинулись, стали легки и зыбки. Они слетели с места и, словно воздушные шарики, начали весело кружиться в голове - забылись не просто привычные мысли. Поблекли и стали забываться слова. Одно могло выразить то безумие, что завихрилось в душе, - вопль восторга и неземной радости. Красота превращает человека в дикаря высшего толка. Истосковавшийся в зное, неандерталец вопит, достигнув в каменистой пустыне ручья. Высокообразованный субъект, опаленный жаром красоты, орет точно так же. Если бы не огромное количество народа, что сгрудились в этом золотом чертоге, - заорал бы изо всех сил. Стал бы славить жену Медведева (она возглавляла попечительский совет по реставрации собора), патриарха, Матвиенко и видного хозяйственника Якунина. Чувство восторга, сладкой приниженности перед великим, стремительное желание рухнуть на колени перед алтарем было непреодолимым. Темные, драгоценные колонны, пламя тысяч свечей и голубой свет высоких окон. Купол храма, казавшийся огромным снаружи, изнутри превратился в горящую золотом небесную сень. «Здорово!» - решительно заявил брат.
