После концерта В. уехал к себе. В кафе «Север» людно. Стою в очереди за тортом. Вперился взглядом в стену - на ней старинные фотографии. Вот повозка на рельсах, а повозку тянут две лошади. Совсем немного - и лошадей заменит электромотор.
Мимо буйствующих огней Невского проспекта - к остановке. Там - тощая, неопрятная старуха. Тяжело кашляет. В узкой груди хлюпает и свистит. Подходит автобус №3. Много народа. Молчат, а кондукторша чуть ли не поет, порхая между пассажирскими креслами. Сладким голоском поздравляет всех с Новым годом и наступающим Рождеством. Если бы прелестница еще и денег за проезд не брала! Но, нет. Отдал двадцать пять рублей, а торт опасливо прижал к животу. Чем дальше от Невского, тем безлюднее. У Манежа людей совсем немного, а Исаакиевский собор темен, вокруг никого, и только тускло светится в свете прожектора темно-желтый купол. Суета возле Мариинского театра, и на второй остановке, на улице Римского-Корсакова, высаживаюсь на прострельно-прямой и безлюдный тротуар. Отчего-то идет снег, редкий, крупный и мягкий. Это не снегопад, это театральное представление, думается мне. И, действительно, тротуар, как был сухим, так и остался серым и, в свете уличных фонарей, каким-то зернистым. Сухость тротуара отозвалась в сознании. Вспомнилась, остро почувствовалась жажда. Зашел в круглосуточный магазин. 19 рублей бутылка лимонада. На этикетке надпись: «Лимонад Груша». Высосал приторную жидкость за один раз, напихал в живот углекислого газа. С рыком, со свистом он стал выходить обратно. Со стороны выглядит, видимо, ужасно - мужик в длиннополом пальто (не топор ли за подкладкой?). Периодические зверские звуки как бы голодного недоумения и черные подворотни, где этот монстр может укрыться, притаившись. Отчего-то начинаю прихрамывать, чтобы образ мужика с топором стал более живописным. Газ перестал выходить горлом, а образ уже ожил. Крикнул коротко, громко: «Эй!» Хорошо получилось, и даже эхо пробежало от моего возгласа вдоль притихших домов. Следом за вскриком глухо, по-собачьи, заурчал и испугался сам себя. Этот страх самого себя явился странно - в виде голода. Вернее, мысли о голоде. Когда не ешь сутки, двое, трое, десять, двадцать, что из еды для меня является желанным, обожаемым? Хорош горячий кусок вареного мяса. Отрезаешь кусочек, сыпешь чуть-чуть соли и, обжигая нёбо, опасливо кладешь в рот. Желание неплохое, но лучше, конечно же, темный горячий хлеб. С поджаристой корочкой. Макнешь его в постное масло. Оно, пахучее, желтое, пропитывает крупные поры горбушки. Снова чуть-чуть солечки - и в рот. Этот горячий ломоть свежего хлеба - обратная сторона сильного голода. Представить, чтобы жажду еды я утолял пирожными - немыслимо. Сон - реакция на болезнь. Сон - реакция на сильную усталость. Хлеб - отзвук голода. Хлеб же имеет какое-то соприкосновение со сном. Видимо, здесь совпадают «запахи». Ведь «запах» сна есть возможность испытать необычайное в обыденном. У Стивена Кинга в «Тайном окне» (в фильме по рассказу великолепно сыграл Джонни Депп) свихнувшийся писатель постоянно дрыхнет в огромном доме. Старый диван и рваный халат. «Реальность» сна подменяется глубокими приступами безумия, и весь рассказ ведется о человеке, который пребывает в мире страшных иллюзий, и хоть какой-то выход к реальности ему дает сон.
Обычно бывает наоборот. Ты чем-то занят, что-то интересует или гложет тебя весь день. Уснул, а за пределами разумного - всё то же, что и при бодрствовании. Только проблемы либо чудесным образом разрешаются, либо ты гибнешь под их тяжестью. Аристотель (очевидно, первый человек, что подробно анализировал явление сна) был убежден: сон - явление чертовское. Боги в делах сновидений ни при чем. Тит Лукреций Кар, напротив, был оптимистично прост: как живем - так и спим. Что делали, бодрствуя, то и продолжаем, уснув. Гораздо позже, еще ничего не поняв в делах сновидений, человек догадался: внутри борются и сталкиваются психические энергии. Это есть закваска снов. И еще: дело бодрствования. Но знал ли кто-нибудь, что мы на самом деле делали, бодрствуя? Вопрос не в том, что нам казалось про нашу разумную деятельность, а к чему она привела на самом деле. Многие, не уснув, а активно бодрствуя, натворили таких дел, истинное содержание которых в полной мере открывается лишь после смерти бодрствующего. Что сделал Бах, открылось двести лет спустя после смерти гения. Ницше, при жизни, продал лишь несколько книг, а можно ли без его трудов представить становление фашизма? Но сколько дневных деяний, вполне себе выдающихся, так никогда и не проявится?
Вывернул к Свято-Исидоровской церкви. Простовата. Грубовата. В закрытую дверь храма, в бледном свете фонаря, уперся лбом молодой парень. Стоит неподвижно. Резко отпрянул, но, увидев меня, быстро пробормотал молитву, истово перекрестился. И снова лбом - в дверь. Хороша картинка: мрачный монстр с тортом и топором, шаркая туфлями, проходит мимо истово молящегося, не видящего ничего вокруг. Он что, уже грохнул кого-то и теперь замаливает содеянное?
Мимо церкви - на площадь Тургенева. Сегодня по телеку «Крепкий орешек-3». Потом - беспокойный сон о том, чего в состоянии бодрствования никогда не делал.
