Ливанский Баамбек поразил желтизной и бледной зеленью. В утренней тьме воспаленно пылает плазменный экран. В экране, в первый день нового года, скачет молоденькая девушка в розовых шароварах, гладит горячие камни древнего города и лопочет с тупым восторгом о красотах ливанских холмов. Программа «Моя планета».
Цветные блики скачут по стенам моей «маленькой планеты». Мягкая подушка, теплое одеяло, а уснул ночью отчего-то в белых шерстяных носках. Отсутствие логики между чистыми жаркими носками, мандариновой кожурой на табуретке, мутным мельтешением разноцветья и теплом далекого Баамбека не дает мозгу возможности мыслить словами. Есть эмоции души. А вот «переживания» мозга, не способного сформулировать мысль из словесных кирпичиков, безболезненные, но лишают всяких сил моментально и надолго. Словно холодная сковорода из-под котлет. Котлеты были вчера. Сегодня - белая пленка застывшего жира. Башка в застывшем виде выдает одну картинку - желтый линолеум. По нему рассыпаны слова-цветные кубики. Выстроить из кубиков стенку - нельзя. Эти разноцветные квадратики, сливаясь с суетливыми настенными бликами, окончательно лишают меня сил. Тупо глазею на отроковицу в розовых штанах. Уже не слышу ее лепета, не понимаю смысла сказанного ведущей, скачущей между обломков древних ионийских колонн. Бессилие сладостно. В душе пусто и хорошо. Можно ли в подобном ничегонеделании начинать новый две тысячи четырнадцатый? Ответ - не только можно. Но, и нужно. Я - не разбит. Я - отмобилизован, отремонтирован, смазан. И застыл в готовности к действию. Может, всего лишь на мгновение. Но, вполне возможно, и на годы.
Где-то тикают часы. Тихо посапывает М., выпивший накануне прилично текилы. Позавтракав бутербродами с красной икрой и салатом из крабов, отправляюсь на Витебский вокзал. Тепло. Сухо. На газонах зеленая трава. Валяются по тротуарам использованные петарды. Ночью грохотали часов до трех. Засыпая, я даже привалил голову огромной подушкой, словно белым мраморным камнем. Правда - мощные взрывы и хлопки раздражали больше песен пугачевской тусовки по телеку. Но лучший Ленинград - это пустой Ленинград. Светло-серый, просторный, с расплескавшейся по улицам свободой тишины. На стенах объявления - народная артистка России Эра Зиганшина, опять же с неугомонным Виктюком, проводят творческий вечер на сцене ТЮЗа. В восьмидесятом году пили с Эрой водочку в гримерке, в театре Ленинского Комсомола. Тогда был еще жив мощный Роман. Кто-то кричал, звеня вилкой: «Такая молодая Эра и такой красивый Роман!» Стою в гулкой тишине, вглядываюсь в лицо Эры. Моложе она не стала. Да и компания с Виктюком подозрительна. Звенят пустые трамваи. Долго и лениво размышляю - ехать ли мне до метро на трамвае или дойти до станции минут за десять. Подходит троллейбус - думаю. Оцепенело размышляю над способом передвижения при подходе автобуса, маршрутки. На Лермонтовском совсем рассвело. В домах, что повисли над проспектом, как скалы над ущельем, гаснут ночные огни. Ленинградцы укладываются спать после бурной ночи. Одиннадцатый час, и город вовсе пустеет и гаснет. Объявление о том, что вам не просто продадут наушники, но предварительно сделают гипсовый слепок с вашего уха и потом, по слепку, произведут для вас личное звукоусиливающее устройство, приводит меня в хоть какое-то чувство. Через Мойку, через Египетский мост, мимо гостиницы «Советская» спешу не в метро, а в Дерптский переулок. Кажется, что шаги мои эхом отзываются в светлой тишине.
Уже в час ночи М. собрался поздравить К. Это я должен был говорить с К. Это я должен был поздравить ее, по крайней мере, семь раз (встречались душевно и ласково семь лет назад), но, дозвонившись, первым поздравлял выпивший М. Потом неуверенной рукой и я взял трубку. К. узнала мой голос немедленно. И ее голос не изменился ничуть. Сказала: «Я одна. Иду по лесу к своему домику. С фонариком». Сказала это, и слышно, что запыхалась. Потом добавила: «В двенадцать буду дома. В Дерптском».
