Появился телевизор. Соседи приходили, рассаживались в зале, смотрели «Клуб кинопутешественников» с профессором Шнейдером, ведущим. А у дяди Вадима одновременно с телевизором появился переносной транзисторный приемник. Сначала это была «Спидола», затем черно-серебристый «ВЭФ».
Дядя был хорош перед огромным зеркалом в ослепительно белой нейлоновой рубашке. Он небрежно касался полотна модного галстука (тогда в ходу были узенькие, с маленькими узелками). И, что удивительно, галстук в поперечную полоску здорово, точь-в-точь ложился под неширокий ворот рубахи. Сверху – пиджак выглаженного костюма (аккуратность в одежде – закон!). Дядя, глядясь в зеркало, резко кидал голову с короткими бачками вправо, влево, критическим взглядом оценивал, как сидит одежда. Немного одеколона, и веселый оклик: «Племяш, ко мне!» Я ждал этих слов, быстро появлялся из спальни или из кухни. Хотел идти степенно, но удержаться не мог и несся к дяде со всех ног. Он обнимал меня, поднимал, прижав к груди. Моя щека помнит дядину щеку, слегка пахнущую ароматным одеколоном, свежую, гладкую. Щека потенциальной бороды. Щетины нет, но ты уверен в том, что она есть.
Дядя говорил: «Слушайся бабулю, Игорь, и хорошенько подумай, почему французские мужчины бреются на ночь». Он был автором множества шуток, баек, того, что нынче называют «приколами». Мастер мелочи, детали. Волосы у дяди Вадима были каштановые, крупные пряди спадали на лоб. Короткие бакенбарды. Естественно, без дешевого гусарства. Ремешок для часов – не замусоленная полоска кожи, а браслет. Браслет не массивный, видимо, позолоченный, но не бросающийся в глаза. Золотые часы (дедуля и бабуле подарил маленькие золотые часики с браслетом – «Чайку»). И опять – не вызывающие. Кожаный бумажник. Темно-коричневый портфель. И мелочи. Например, ручка для письма. Это же была ручка! Не какой-то замызганный карандаш, а черная с золотым пером, с колпачком, навинчивающимся на саму ручку при помощи тонкого золотого ободка. Дядя обожал малюсенькие значки, которые носил на пиджаке. Где он их брал, неведомо. Я сходил с ума по золотистому самолетику. Выклянчивал его у дяди, просил поносить. Рассчитывал на помощь бабули. Мол, и она подключится к процессу выпрашивания. Но бабуля не подключалась. А дядя не давал. С тех пор имею страсть к малюсеньким значкам.
Обняв меня, дядя легко, поигрывая будто бы всем своим стройным телом, удалялся в теплый вечер уральских улиц. С транзистором в руке, с мерцающим золотым самолетиком на лацкане пиджака, с небольшим перстеньком на мизинце правой руки. А в перстеньке – алый камушек. Несколько десятилетий, уподобившись ему, ношу серебряный перстень вместо обручального кольца. Перстень в форме ощерившейся львиной головы.
Я старался не спать, ждал, когда вернется дядя. Никогда не дожидался его возвращения. Однажды дедуля страшно ругался на сына – дядя Вадим, как было модно, видимо, тогда, в 60-е, на верхних зубах сделал зазубринку – очень тоненькую и ровную. Когда он открывал рот и улыбался во все свои тридцать два зуба, она будто бы опоясывала верхний ряд зубов. Вот за этот-то искусственный ободок ему и попало от деда.
Возле дяди постоянно возникали какие-то девушки. Некоторые поджидали его в подъезде. Одна (или несколько?) приходила домой. Разговоры велись на повышенных тонах. Посетительницы настаивали на беременности от дяди Вадима. Дедуля грозно молчал. Говорила бабуля. Потом, много лет спустя, когда у меня приключился роман с Ириной, а родня была против, она, любимая моя бабуля, наскакивала на меня с таким вот лицом, с бешеными, чужими словами. Бабуля говорила беспощадно, что «у этой девушки» (у Ирины), видимо, «бешенство матки», у нее «половое недержание» и так далее.
«Соискательницам дяди Вадима» она говорила то же самое, и еще похлеще. Почему-то в моменты «разборок» самого дяди дома не было. Одна из «забеременевших», что приходила и плакала, мне нравилась. Из разговоров дедули и бабули я уловил, что она какая-то парикмахерша.
Явления по «душу» дяди Вадима (а вокруг такого заводного парня просто не могло не быть девушек) надоели деду. Дядю срочно убрали из музыкального училища и направили в Саратов.
После института дядя служил офицером в автодорожных войсках. Затем, до самой ранней своей смерти, офицером в милиции, в ГАИ. Он даже занимал какое-то время кресло начальника Госавтоинспекции Новочебоксарска. Сослуживцы любили его, лет десять помнили после смерти.
«Подкосил» его старший сын, Дима. Он работал в охране на «Химпроме». Что-то там они своровали. Диму отец долго отмазывал. В итоге потерял свой пост, хотя в тюрьму Дима и не сел. До того момента, как его в 49 лет «ударил» смертельный инсульт, он работал начальником экологической милиции. И выпивал. Выпивать он начал со своей женой Надей. Надю «нашли» дяде Вадиму дедуля с бабулей. Работала она медсестрой в глазной больнице. Из уральской, казачьей семьи. Пять сестер. Она – младшая. А отец у них и мать к моменту знакомства с дядей уже умерли. Надю воспитывали старшие сестры. Вот на этой-то Надежде и женился дядя Вадим.