i_molyakov

Накануне плохо нажимал на кнопочки. Люди, заполнившие зал, упорно тыкали в пультики, но на огромных экранах все время отражались неверные цифры. Плюнули на кнопочки. Мне бы покаяться. Мол, систему опробовали на мне, я ее, видимо, и затупил. Промолчал. Все многочасовое заседание голосовали по старинке, поднятием рук. Тяжело пришлось счетчикам. Учитывался каждый голос. Мужики в добротных костюмах бегали по проходам резво, будто молоденькие. Даже взопрели. Зал во время голосований гудел, как огромный мозг. Мозги, если прислушаться к процессу истечения мысли, тихонько гудят. Интересно - отсутствие мысли (то есть некая метафизическая пустота) - тоже процесс. Тяжелый. Гудение от работы над безмыслием гораздо сильнее, чем от протекания размышления. Войдите в казарму. Встаньте перед застывшей шеренгой солдат. Слушайте гудение тишины. Ощутите не гудение, а рев тишины на площади, где выставлены полки и дивизии. Допустим, Космос - явление одушевленное. Тогда дьявольский свист молчания возможен в межпланетной пустоте. Правда, пока никто никаких звуков в межзвездье не воспринимал. А тут, в проходах, как жаркие нервные импульсы, носятся воспаленные делегаты-счетчики. Тяжелое это дело - съезд. К этой тяжести бывалые заседатели привыкают, как к наркотику. На Москву рухнула густая тьма, ударили сонно куранты, когда завершился первый день работы.

Надел английское пальто. Надвинул кепку. Вышел на улицу пройтись перед сном. На Краснопресненской набережной - столпотворение. Участники заседания или садятся в машины, или ждут, когда подъедут, подберут. Народ бодр. Слегка раздражен. Руководство хорошо накормило. Ели, стоя за высокими стойками. Старался в тарелочку набирать кушанья диковинные, никогда не еденные. Например, мидии. Тарталетки, набитые черт знает чем. Остро. Пряно. Всего - понемногу. Сорвался на взбитых сливках. Все ел эти сливки и ел, до отяжеления и нетвердой походки. Многие знакомые, увидев мою увесистую фигуру, кричали: «Игорь! Садись. Подвезем куда надо». Мне надо было в область под названием «Одинокий отдых усталого, сытого зеваки». От поездок отказывался, благодарил. Между тем, «наши» наметили поездку в «сандуны». И снова сказал: «Я чистый. Сандунов не надо».

Вода в реке масляно блестела. Брел мимо двухэтажной автомойки. На первом этаже моют. Второй этаж отдан под художественную галерею. Окна полыхают белым светом. Стены грязные, зеленые. На них, один за другим - пейзажи. Портретов не проглядывалось. Может, артель независимых художников? Моют машины, зарабатывают на жизнь, смыслом которой является рисование березок и речек. А то все асфальт, машинное масло, грязь под колесами.

По Москве-реке плывут прогулочные теплоходы - большие, белые. Верхняя палуба - ресторан. Народу немного, а в трюме иллюминаторы, истекающие оранжевыми лучами. Там (и мне это хорошо видно) суетятся молодые поварята в высоких, круглых колпаках. Один режет на доске что-то ножом - зеленое и красное. Названия кораблей ненатуральные, как хрустящие чипсы: «Монтана», «Скарлетт», «Бьюик». Приписаны к гостинице «Украина», которая теперь еще и «Рэдиссон». Гигантская сталинка светится, «Монтаны» и «Скарлетты» причаливают к дебаркадерам, что установлены напротив входа в гостиницу. На «Монтане» беззвучно играет оркестрик, блестит саксофон. Медленно топчутся три-четыре пары. У «Монтаны» и «Бьюика» декоративные огни расположены над водой, вдоль ватерлинии. Темно-зеленая, мутная вода вспорота бледно-голубым светом, примерно на метр. Кораблики будто бы брошены кем-то на голубоватые подушки, как вишенки в белые сливки. При воспоминании о сливках начинает мутить. Но расставаться с содержимым желудка не хочется. «Блевал от переедания, как римский патриций» - фу, нехорошо. Перед самим собой стыдно. Срочно перевел взгляд на внушительный корабль под названием «Атлантида», что торчал на моей стороне реки. Корабль давно никуда не ходил. Облупленный. Грустный. Над кормой - выцветший брезент. Видимо, раньше тоже служил общепитовской точкой. И оркестры играли, и люди танцевали. Теперь - тишина. Она прерывается резкими криками. Танцующие с «Монтаны» выскочили с радостными воплями на палубу. В руках - длинные, тонкие трубочки. Зажигалка. Шипение - и в черное небо взвивается зеленоватая петарда. Метрах в сорока от поверхности воды ракетка ярко вспыхивает, разлетается на множество искр. Публика вопит. А между тем, начинается мелкий, словно пыль, дождик. Ветра нет. Тепло.