С М. - за сувенирами. Долгие ряды торговцев - в лавочках. Плотность товаров велика. Стоимость невысокая, и оттого разбегаются глаза. Разбег глаз у меня проходит быстро, поэтому зрачки - в пучок. Внимание - на магнитики. Есть и за гривну, и за пять. Матери и теще обычно покупаю татарские мягкие тапочки с меховой опушкой, из светло-коричневой кожи. Заметил - Н. привлекают мохнатые длинные кофты. Прикидываю, как будет смотреться с джинсами и кроссовками. Не советую купить, но думаю - кофта бы подошла. В силу прижимистости, закупаю штук десять дешевых магнитиков на холодильную дверцу. И Г.К., и З., и О. с супругой, а также их взрослым детям. И еще кое-кому. Г. уже готов. Черная удочка топорщится у него в руках.
Как горевал я, уезжая из Алушты в шестьдесят девятом! А из Артека в семьдесят втором! Особенно, в семьдесят пятом! Тогда вершина Аю-Дага была скрыта серыми ноябрьскими тучами, и осень Крыма была к нам благосклонна.
Вдоль сувенирных лавок бегает черная собачка, а два огромных черно-белых кота валяются в тени рододендрона. Прячутся от палящих лучей. Мне грустно не от расставания с морем и скалами, а оттого, что жизни осталось мало. Летит - стремительно. Закрою глаза, открою - и год пролетел, и снова нужно собираться в Крым. Обидно за огромную скорость, с которой пролетают последние обрывки жизни. Вот бы умереть под Алупкой, а похороненным быть на Волге. Кипарисовые четки. Пахнет редким деревом - плотно и сухо. Ни ветерка. Отдыхающие бродят в вязком солнечном свете, и чудится - все это сон. Мужчины и женщины движутся замедленно. Дети держат взрослых за руки и не орут. Над беззвучным движением толпы немым аккордом топорщатся вершины кипарисов - кладбищенских сторожей. Разбег бесконечного склона, и басовым звуком нижних регистров органа прет в небеса бело-серая корона Ай-Петри. Во дворе - сумки кучей. Прощаемся с Хафизой и ее маленькой внучкой. Я, Ю. и В. забегаем в кафе к Рустему. По чашке кофе - и вся бригада медленно направляется к автостанции. У автобусной платформы - кипение легких одежд, хождение и беготня, неожиданные всплески возгласов. Никаких звуков горя, несчастья, отчаяния. Лишь, временами, легкая грусть и мимолетная зависть к тем, кто еще остается на побережье. Зависть уплывает вслед за грустью, когда всем разливаю по стаканчику портвяшка. Одна бутылочка («Хорошо», - сказал М., утерев рукой губы). Да и вторая. На обратном пути в Симферополь пассажиров становится больше. Сейчас никто уже не возит с юга деревянных ящичков, забитых персиками. Дома покупай! Дешевле будет. И желто-розовый персик, и киви, по вкусу напоминающий траву. Существует ограничение и на вывоз алкоголя. Люди распухают и расползаются телом от загара, от солнца, от запаха кипарисов. И женщины машут веерами. Трезвонят сотовые: «Скоро будем», - кричат в трубку загорелые и не припухлые. В салоне - тесно, включается климат-контроль. Крепко обнимаю брата. Брат хороший - и обнимается со всеми - тепло, проникновенно. Трогаемся. М. все машет, машет рукой. Заворачиваем. Автостанция исчезает. Сначала останавливаемся часто, подбираем пассажиров и в Кореизе, и в Мисхоре, и в Ливадии. Веселая «девушка» Ялта. Фонари уже зажжены, вокруг плафонов - бесшумные бабочки. Автобус натужно гудит, подбираясь в гору к Никите. Свет придорожных фонарей, как при манипуляции с фотоаппаратом, вытягивается в кривые линии, подчиняясь долгой выдержке южного вечера. На Ангарском перевале - темные провалы лесистых ущелий, и слева, и справа. Торговцы горным медом и красным луком. Медленно плывет по небу пахучая, как сладкий лук, пылающая луна. Под Симферополем - пробка. Нервничаем. Можем опоздать к поезду. Подлетаем к белой башне с часами за пятнадцать минут до отхода. В вагоне полутьма, шевеление тел. Всполохи белых простыней. Кто-то стелится спать сразу же. Сижу во мгле, и особое тепло юга греет меня авансом. Где-то, чудится, играет скрипка. Это Крым исполняет нам веселую полечку на бис.
