«Худо! Царь-то помер!» - шепчутся впотьмах…
Кто шептал неясно - бледность на губах,
Что надменно сжаты. И не разобрать -
Шепчет кто, смеется… В бога, в душу, в мать!
Шепоток же выжил, средь людей потек.
Кто-то бьет кресалом, нежит огонек.
Теплый войлок дури, оторопи, сна
Сквознячком пробило до глухого дна.
Все впотьмах, неясно. Тихорится тать.
Кто шибал кресалом - вовсе не понять.
Но с окраин вьется, наползает жуть.
Кто-то пошептался, а уж не вздохнуть.
На отчизне милой, мерзлой и пустой,
Тесно слухам глупым. Словно на постой
Из снегов морозных набегает рать
Слухов, словно нищих. Тьма их. Не унять.
Как случилась сплетня дикая в миру:
«Царь-то, сука, помер!» - тут же ко двору
Наезжает стадо пьяных на конях,
Рожи тычут споро. В окнах и в дверях
Встал безумный хохот вольности шальной.
Плачет всласть барчонок: «Я ведь холостой!
Пощадите, дяди. Жить охота мне!»
Но, уж ладят петлю парню на ремне.
Виснет с перекладин весь боярский род.
Выжимает слухи чей-то сиплый рот.
Кровь - сестра неправды, а поди, спроси:
«Кто тут брызжет ядом?» - Боже упаси!
Власть жестокой кривды шибко велика.
Жизнь недолговечна, слухи - на века.
Под сурдинку бреда черни самый рай.
Вопль приговоренных: «Батюшка, вставай!
Бей нас, окаянных! Искупай в грязи!
Только, богоданный, от скотов спаси!
Мы ж тебе послужим. Подлый шепоток,
Что ты занедужил, ведь от нас потек!
Каемся за смуту, бьем оземь челом,
Властью мы сочтемся, но потом, потом…»
Царь лежит, недвижим, в головах - свеча.
Руки не лобзайте, кровь не горяча.
Колокол пудовый поминально бьет.
Бунт повенчан с смертью, но и он пройдет.
Лишь бумага стерпит - есть кому писать.
Врут, собаки, лихо: «В бога, в душу, в мать!»
