Крым. 2013. 43

Дал Бог сраку - сиди!» - говаривает моя хорошая знакомая Л. Кому Бог дал еще и мозги, зачастую путает их с этим задним местом, употребляя так же часто, как и седалище. Все думают и думают. Сомневаюсь, что это очень хорошо. Голова, мол, устала, а я все думаю, думаю. Говорят: Макиавелли - отец современной политологии. Начинаешь вдумываться, а тебе уже кричат: «Макиавелли - жалкий интерпретатор. Его герменевтика - ни к черту, а сам он всего лишь один из многочисленных повествователей Платона». Мысль предстает вещью ненадежной, игрушечной. Мыслители - занятие презренное, такое же, как и актерство. Или рифмование слов, называемое поэзией. В общем, «игрушечных дел мастера» (Щедрин). Человек человеку правды не скажет. Надо догадываться, о чем он умолчал, а на то, о чем говорил, внимания обращать не надо. Персона - вроде как солидно звучит. А на самом деле означает маску актера с раструбом на месте рта. В античном театре в эту трубу произносили текст, и звук хорошо усиливался. Персона - то, через что хорошо проходит воздух. Бренд - на самом деле - бирка на шее быка. И так далее. Белый в романе «Петербург» от души наигрался в маски, сумрачные персоны, а главным фигляром, комедиантом у него выступил сам нереальный, северный город. Не город, а туман с осенних болот. Бесконечная череда обманов, подстав, предательств, умолчаний окутывает любого, даже самого честного и чистого человека. Помрет герой, а толпа скажет: его подвиг - намек. Кому-то он все-таки на что-то намекал. Подвиг - жест. Но чрезвычайно сильной может быть и подлость. Как-то так получается, что популярностью в литературе, живописи, музыке пользуются персонажи мелкие, подлые, лукавые. Какой у Щедрина великолепный герой Иудушка Головлев. Братья Карамазовы - и каждый ущербный. Чем не хорош вам Смердяков? По сути, этот персонаж говорит горькую правду: «Не я-с батюшку вашего грохнул, это сделали вы-с». Нет границ. И целые города превращаются, по людскому подобию, в огромные маски. Один вид у них осенью, а иной - весной. В XYII веке они, эти поселения, лыбились деревянными домишками, в XXI веке вместо придурковатой улыбочки - суровая мина высотных зданий и бетонных заборов. Города со своими рожами, гримасами наползают на окружающую местность. Местность, как правило, сопротивляется, давит на бугры домов, жилы улиц, артерии проспектов, прыщи труб и башен. Город Мухосранск - скучен, сер, ни на что не давит, ни о чем не заявляет. Старая тетка в фуфайке. Но тоскливые образины тысяч Мухосрансков лепятся в общую маску-монстра, что концентрирует свое угрюмое выражение в виде пунцовой, от высокого давления и важности, Красной площади. Ялта, например, со своим набором шаловливых масок, не стояла и рядом с каким-нибудь Алатырем. Тем более с Москвой. Горы (весьма прекрасные), а между - глухая котловина. Стена моря. Ни тучи, ни холодные ветра, ни снег, а уж тем более мощные и таинственные наплывы истерических масок-образов никогда не проникали в эту благодатную теплынь. Ханжонков организовал в этой ямине счастья одну из первых русских киностудий. Затарахтела аппаратами фабрика обманчивых образов, производящая самое популярное народное пойло. Здесь, на берегах теплого моря, оно было еще и сладеньким. Ялта чем-то напоминает легкомысленную женщину. Несерьезные, на один день, шляпки, целлофановые букетики, вызывающие духи. Тетка в витрине. Несвежая, длинноногая девица. У нее чулки-сеточка и белый зонтик в кружевах. Море и горы, возмущенные этой бесстыжей маской, желали бы раздавить, затопить, уничтожить это недостойное легкомыслие. Парадокс - именно такие пошлые образы, легковесные полумаски, истертые в дешевых цирках клоунские домино оказываются самыми долговечными. Ялта, будто многоопытная девка, ложится под темным гребнем скал, пьяно хохочет, кувыркаясь в волнах Черного моря. Безумные чайки истошно кричат над приморскими бульварами. Был бы Мухосранск против темного горного леса - давно бы задавили город-труженик, селение с заводами и электростанциями. Море укрыло бы его на своем дне. Град-Китеж, видите ли, ушел на дно озера, а веселая деваха с удобным для нетрезвых песен названием Ялта - вот она, жива-целехонька. Вся в белоснежных яхтах, роскошных гостиницах и пальмах. Все неискренне и все вечно. Обманутый морской прибой ворчит. Накатывает на бетон причалов. И - откатывается назад, в безбрежную даль. Вода возле Ялты темна. Ленива. Волны не просто ласковы, они - порочны, масляны. На жирном масле вод - желтые, словно банановая кожура, лунные блики. У Ялты - свой запах - запах не сдавшейся территории. Это не запах пороха и гари. Это сладковатый запах пудры, закисшего вина, надкушенных еще третьего дня груш. Всегда были кладбища. Всегда будут и кабаки. И - ни слова правды. Лишь намеки и умолчания. Берлага, оказавшись в Ялте, спросил: «Где я?» Вслед за ним и все мы воскликнем: «Где мы?»